Шырав

Корней

«Ыйхӑра та никама иртӗхтермест, такампа ҫапӑҫать! — кулса илчӗ Корней. — Ӑҫтан тухать-ха ун ҫавӑн чухлӗ вӑй-халпа шанчӑк?
«По ночам и то никому не дает поблажки, воюет с кем-то! — усмехнулся Корней. — И откуда в нем сила и вера такая?

Алӑка ҫапса лартсан, Корней тилхепене аллине илнӗ, каялла ҫаврӑнса пӑхмасӑр, урапа ҫуммипе уттарнӑ.
Забив дверь, Корней взял в руки вожжи и, не оборачиваясь, зашагал сбоку телеги.

Тӑван кил-ҫурчӗпе сывпуллашнӑ йывӑр минута Корней ӗмӗрлӗхех астуса юлнӑ.
На всю жизнь запомнил Корней горькую минуту прощанья с родным кровом.

Ӗҫ кунӗ пуҫне Корней виҫ ҫӗр грамм тырӑ илнӗ, укҫа пӗр пус та валеҫмен.
На трудодень Корней получил по триста граммов хлеба и ни копейки денег.

Вара пӗрре кӗркунне Корней… шут тытнӑ: унччен ҫакна вӑл хӑйӗн кун-ҫулӗнче килсе тухма пултаракан чи пысӑк хӑрушлӑх тесе шутланӑ.
И однажды осенью Корней решился на то, о чем прежде думал, как о самом страшном, что могло выпасть на его долю.

Корней ҫавӑнпа Аникей патшалӑха усӑ кӳрессишӗн мар, хӑйӗншӗн ытларах тӑрӑшнине пӗлнӗ пулсан та, тавлашман: инструкторпа чунтан калаҫас килмен унӑн, мӗншӗн тесен вӑл Корнейпа тӑнлӑ-пуҫлӑ ватӑ ҫынпа мар, нимӗн те ӑнланман пӗчӗк ачапа калаҫнӑ пек калаҫнӑ.
И хотя Корней знал, что Аникей больше всего печется о себе, а не о пользе державы, он спорить не стал: инструктор не располагал к душевной беседе, а разговаривал с ним так, словно он, Корней, был малым и несмышленым дитем, а не взрослым человеком, у которого есть своя голова на плечах.

Колхозри ӗҫсем хӑйне пӑшӑрхантарни ҫинчен Корней, хӑйӗн малтанхи йӑлипе, районти тӗрлӗ работниксене пӗрре ҫеҫ мар каласа пама тӑнӑ.
Корней, по старой привычке, не раз пробовал высказать разным районным работникам свое недовольство тем, что делалось в колхозе.

Ӑна мӗнле вӑй эртельти ӗҫсенчен пӑрса янине Корней хай те сиссе юлайман, вара вӑл кашни вак-тӗвекшӗн тӑрӑшакан ҫынран: маншӑн пурпӗрех, тесе пӑхса тӑракан, ҫын хушнине ҫеҫ пӗр сӑмахсӑр туса пыракан ҫын пулса тӑнӑ.
Корней сам не заметил, какая сила отвела его от артельных дел и забот, и он из рачительного хозяина, болевшего за каждый пустяк, превратился в равнодушного наблюдателя и безгласного исполнителя чужой воли.

Хӑш чухне ун патне районти пӗр-пӗр пуҫлӑх — райком секретарӗ е РИК председателӗ ҫӗр каҫма кӗнӗ, вара Корней чунтан калаҫса чӗрине пусарнӑ, эртел хуҫалӑх пирки мӗн шухӑшланине чӑннипе, нимӗн пытармасӑр, пӗр ӳстермесӗр пӗтӗмпех каласа кӑтартнӑ.
Иногда у него останавливался переночевать кто-нибудь из районного начальства, — секретарь райкома, предрика, и Корней отводил душу в сердечном разговоре, делился всем, что думал об артельных делах, откровенно, ничего не утаивая и не приукрашивая.

Тахҫан Корней хӑй те ҫавӑн пекех хӗрӳ те чарусӑр ҫын пулнӑ, унӑн пуриншӗн те чунӗ ыратнӑ, колхоза сиен кӳрекен ӗҫе курмасӑр иртме пултарайман, тирпейсӗрлӗхшӗн, хуҫасӑрлӑхшӑн, кахал-наян пулнишӗн кирек кама та пӑсӑрлантарса илнӗ, тӗрӗссине бригадира та, председателе те куҫранах калама хӑраса тӑман.
Ведь и сам Корней когда-то тоже был такой же горячий и неуемный, за все болел душой и никогда не проходил мимо того, что считал во вред колхозу, распекал любого за нерадивость, бесхозяйственность и лень, не боялся сказать правду в глаза ни бригадиру, ни председателю.

Корней хӑйне кӗрӳшӗ тарӑхса ӳпкелешнине, вӑл варне виттермелле каланӑ сивӗ сӑмахсене пӗрин хыҫҫӑн тепӗрне темиҫе хут та аса илчӗ, халӗ ӑна кӗрӳшӗ умӗнче те, янташӗсем умӗнче те хӑй мӗнпе те пулин чӑнахах айӑпа кӗнӗ пек туйӑнчӗ, нумай ҫулсем хушши ҫирӗп шухӑш тытса пыракан Егора вара, хисеплес ҫеҫ мар, ун пурнӑҫӗнче ӑмсанмалли, тӗрӗссипе, нимӗн те ҫук пулсан та, ӑмсанас та килчӗ.
Корней снова перебрал злые упреки и наветы зятя, разбередившие его до самого нутра, и сейчас ему казалось, что он и в самом деле как будто в чем-то был виноват и перед ним, и перед земляками, а Егор, незыблемо стоящий на своем многие годы, вызывал чувство уважения и даже зависти, хотя завидовать в его жизни было, собственно, нечему.

Корней ҫаплах месерле, куҫӗсене уҫса выртать, кичем шухӑшсем ӑна, ҫак йӑлӑнтармӑш шӑрчӑк пекех, пӗрин хыҫҫӑн тепри канӑҫ памаҫҫӗ.
А Корней как лег навзничь, так и лежал с открытыми глазами, и, как этот надоедливый сверчок, точила его одна тоскливая мысль за другой…

Корней пуҫне ҫӗклерӗ те ҫитсӑ чаршав карнӑ кравать ларакан кӗтеселле пӑхрӗ.
Корней поднял голову и посмотрел в угол, где стояла задернутая ситцевым пологом кровать.

— Ыран мӗн тата сирӗн? — хӑлхине тӑратрӗ Корней.
— А что у вас завтра? — насторожился Корней.

— Ҫӳлте, паллах, пурне те ӑнланаҫҫӗ, — килӗшрӗ Корней, — анчах пирӗн ялта хӑйсем пӗлнӗ пек хӑтланаҫҫӗ-ҫке…
— Наверху, может, все понимают, — согласился Корней, — да у нас-то в деревне ломают по-своему…

— Эсӗ ан итле, ху та ман пуҫ ҫине тӗрлӗ ҫӳп-ҫап тӑкма чарӑн! — хуравларӗ Корней, ним тулккисӗр, чарӑнма пӗлмесӗр хирӗҫекен кӗрӳшне майлӑ шӑлма чарӑнас тесе.
— А ты не слушай, но и сам перестань всякий мусор мне на голову сыпать! — решив больше не потакать бестолковой и неуемной дерзости зятя, отвечал Корней.