Шырав

Лозневой

Пятышев ун ыйтӑвӗпе килӗшмесӗр мунчарах хӑварсан, Лозневой партизансем ҫинчен тӗрлӗ ирсӗр сӑмахсем калама тапратнӑ, вӗсене нимӗҫсем пӗрех пӗтерсе хураҫҫӗ тенӗ тата Шошина питрен те сурнӑ.
Когда Пятышев отказал ему в просьбе и оставил в бане, Лозневой стал говорить разные подлые слова о партизанах, о том, что все равно их уничтожат немцы, и даже плюнул ему в лицо.

Вӑл кӑкӑрӗ айӗнче ҫивӗч чул хыпашласа тупрӗ, унтан сасартӑк хӑвӑрттӑн ҫаврӑнчӗ те, тискеррӗн ҫухӑрса, хӑйне вилӗмрен хӑтарма пултаракан мӗнпур вӑйӗпе, Лозневой каялла чакма ӗлкӗриччен, ӑна пуҫран ҫапрӗ.
Нащупав под своей грудью камень-голыш, он вдруг круто обернулся и, не успел Лозневой отшатнуться, с диким воплем ударил его по голове, вложив всю силу в этот удар, суливший спасение от верной гибели.

— У-у, анкӑ-минкӗ! — ҫилессӗн пӑшӑлтатса каларӗ Лозневой.
— У-у, ид-диот! — яростно прошептал Лозневой.

— Эсӗ ху ирсӗр! — ҫари ҫухӑрса ячӗ Лозневой.
— Это ты гадина! — взвизгнул Лозневой.

— Аван шухӑшласа кӑлартӑн! — хаваслӑ шанчӑк килсе тухнипе пӳлӗнсе пӑшӑлтатрӗ Лозневой.
— Есть, хорошо придумано! — задыхаясь от радостной надежды, прошептал Лозневой.

— Хӑтар! — сассине ҫемҫетсе каларӗ Лозневой.
— Спасай! — сдерживая голос, потребовал Лозневой.

Паллах, Марийка унӑн кӑмӑлне кайнӑ, анчах Лозневой юратман та пулас ӑна. Вӑл Марийка хыҫҫӑн юратнӑран ҫӳремен, ку паллах ӗнтӗ. Анчах Марийка ҫакна туйман-и вара?
Конечно, Марийка ему нравилась, но Лозневой, видимо, не любил ее. Он не из любви ходил за Марийкой, это понятно. Но неужели Марийка этого не чувствовала?

Марийка ҫак минутран ӑна валли ҫилӗллӗ сӑмах та пулин тупайманнипе Лозневой сасартӑк чӗри сурса ыратнине туйса илчӗ.
И оттого, что Марийка не нашла для него в эту минуту даже гневного слова, Лозневой неожиданно почувствовал большую, ноющую боль в душе.

Лозневой вара вӑл хӑйпе калаҫу пуҫарасса, тен, ҫиллес те хаяр сӑмах каласа хурӗ, тесе кӗтрӗ.
Лозневой ждал, что она, не вытерпев, все же заговорит с ним и скажет, может быть, слова гнева и презрения.

Ҫакӑн хыҫҫӑн вара Лозневой сасартӑк кӗркунне хӑй, гитлеровецсем хӗнесе пӗтернӗскер, тыткӑна лекнисемпе пӗрле Ольховкӑна мӗнле килсе ҫитнине, вилӗм кӗтсе, пусӑ пури патӗнче тусан ҫинче мӗнле ларнине, Марийка вара хӗрӳллӗн те татӑклӑн, пӗр хӑрамасӑр, конвой команди начальникӗнчен: — Хӑвар ӑна, яр! — тесе ыйтнине аса илчӗ.
И здесь Лозневой вдруг вспомнил, как осенью, избитый гитлеровцами, он появился с колонной пленных в Ольховке, как сидел в пыли у колодца, ожидая смерти, а Марийка с горячей и бесстрашной решимостью просила начальника конвойной команды: — Оставь его, отпусти!

Лозневой сасӑсем еннелле ҫаврӑнчӗ те, унӑн куҫӗсем Марийка куҫӗсемпе хирӗҫ пулчӗҫ.
Лозневой обернулся на голоса и встретился взглядом с Марийкой.

Лозневой хӑйне пулӑшакан Сысоевпа Ярыгина персе вӗлернине те ним интересленмесӗр сӑнарӗ (Чикина каҫпа, тытӑҫу вӑхӑтӗнче, персе пӑрахнӑ).
Лозневой равнодушно наблюдал и за расстрелом Сысоева и Ярыгина (Чикин был убит ночью при схватке).

Анчах ҫак вӑхӑтра Лозневой лӑпкӑн тӑчӗ, пурин ҫине те ним курман пек пӑхрӗ, партизансен сӑмахне, калаҫу хӑй ҫинчен мар, темле палламан ҫын ҫинчен пулнӑ пек итлерӗ.
Но Лозневой все это время стоял спокойно, смотрел на всех отсутствующим взглядом и слушал партизан с таким видом, будто они говорили не о нем, а о каком-то неизвестном ему человеке…

Унта Илья Крылатов Лозневой мӗнле ирсӗр тӗллевпе ҫаратса ҫӳрени ҫинчен колхозниксене каласа пачӗ, Сохнинӑра мӗн пулса иртни ҫинчен пӗтӗмпе, вӑраха ямасӑр, кӳршӗ ялсене пӗлтерме ыйтрӗ.
Илья Крылатов рассказал колхозникам, с какой подлой целью Лозневой занимался грабежом, и просил, чтобы обо всем, что произошло в Сохнине, немедленно стало известно в соседних деревнях.

Лозневой тунката ҫине ларнӑ та юр ҫиет.
Лозневой сидел на пне и глотал снег…