Шырав

Коробин

— Коробин сӗтел хушшинчен тухрӗ те, Ксени умӗнче ҫап-ҫут тасатнӑ аттисене чӗриклеттерсе, пӗрре атӑ кӗлли, тепре атӑ пуҫӗ ҫине пускаласа тӑчӗ.
— Коробин вышел из-за стола и, стоя перед Ксенией, чуть покачивался с пятки на носок, поскрипывая ярко начищенными сапогами.

Коробин ун аллипе тытса чӑмӑртарӗ, Ксени алӑк патне ҫитеспе вӑл ӑна каллех чӗнчӗ:
Коробин пожал ей руку, и, когда Ксения была уже у двери, он снова окликнул ее:

Коробин, куна кӗтменскер, пӗр саманта шухӑша кайрӗ, пресс-папьепе папкине пӗр ҫӗртен тепӗр ҫӗре илсе хучӗ.
Коробин на минуту задумался, захваченный немного врасплох, переставил с места на место пресс-папье, переложил с одного конца на другой папку.

Анчах ун иккӗленчӗк шухӑшӗсем пирки Коробин: ку ӗҫе тытӑнма аптраса тӑрать, пӗлмест, пултараймасть, тесе шутласран хӑраса, Ксени чӗнмерӗ.
Но, боясь, что ее сомнения будут истолкованы Коробиным как некое проявление малодушия и беспомощности, Ксения промолчала.

— Темиҫе ҫул каялла эпӗ те ҫавӑн пекех иккӗленеттӗм, — терӗ Коробин, кӑшт мухтанарах.
— Несколько лет тому назад я тоже переживал такую же неуверенность, — сказал Коробин, немного рисуясь.

— Ҫакӑн пирки чӗнтӗм те эпӗ сире, — терӗ Коробин ура ҫине тӑрса.
— Ради этого я вас, собственно, и пригласил, — сказал Коробин и встал.

— Халӗ ӗнтӗ Коробин Ксени ҫине кулмасӑр, лӑпкӑн та ҫирӗппӗн пӑхрӗ.
— Коробин смотрел на нее уже без улыбки, спокойно и строго.

— Вӑт кунта, Яранцева юлташ, темскер шухӑшласа кӑларнӑ эсир! — пӳлчӗ ӑна Коробин.
— Вы что-то тут навоображали, товарищ Яранцева! — прервал ее Коробин.

— Конкретлӑрах, — ыйтрӗ Коробин, ун пит-куҫӗ хытса ларнӑ пек пулчӗ.
— Конкретнее, — попросил Коробин, и лицо его отвердело, стало жестковато-непроницаемым.

Коробин ахӑлтатса кулса илчӗ.
Коробин рассмеялся отрывистым смешком.

Виҫӗ ҫул хушшинче Коробин Ксенипе пӗрре те ҫакӑн пек ӑшӑ кӑмӑллӑн калаҫманччӗ, ун шухӑшӗпе интересленменччӗ — ку ӑна савӑнтарчӗ, анчах ҫав вӑхӑтрах асӑрхануллӑ пулма хушрӗ.
Еще пи разу за три года Коробин не разговаривал с Ксенией так доверительно и всерьез, не интересовался ее мнением — это льстило ее самолюбию, но одновременно заставляло быть осмотрительной.

— Тӗрӗсех калатӑр пулас эсир! — килӗшрӗ Коробин, пуҫне тайса.
— Ну что ж, пожалуй, вы правы! — согласился Коробин и одобрительно качнул головой.

Коробин Ксение, хура куҫ харшисене пӗрлештерсе, тимлӗн, пӳлмесӗр итлерӗ, пуҫне сула-сула илчӗ.
Коробин слушал Ксению, не прерывая, сосредоточенно хмурил темные брови, кивал.

Вӑл кирлӗ мар чӑрсӑрлӑхпа сӑпайсӑрлӑха юратман, анчах Коробин хӑйне пуринпе те хытӑ тыткаланине хӗрсе кайсах тӳрре кӑларма тӑрӑшнӑ.
Она не извиняла ненужную грубость и бестактность, но горячо оправдывала строгость, с которой Коробин относился ко всем.

Костюмпа чухне Коробин хӑйӗн тавра пухӑннӑ ҫынсенчен уйрӑлса таман, ытти ҫынсем пекех пухнӑ, кительпе вара кӑштах хаяртарах та хӑй патне пули-пулми пыма ҫук ҫын пек курӑннӑ, Ксени шучӗпе, районти пӗрремӗш ҫын шӑпах ҫапла пулмалла та ӗнтӗ.
Но в костюме Коробин не выделялся среди окружающих его людей, становился похожим на всех остальных, а в кителе выглядел немного суровым и недоступным, каким, по его мнению, и должен быть на людях первый человек в районе.

— Пултаратӑр эсир, Яранцева! — терӗ Коробин хыттӑн та савӑнӑҫлӑн.
— Вы молодец, Яранцева! — громко и чуть торжественно проговорил Коробин.