Шырав

Коробин

— Анчах Дымшакова пӗлетӗр-ҫке эсир! — хирӗҫлерӗ Коробин кӑмӑлсӑррӑн.
— Но вы же знаете Дымшакова! — недовольно возразил Коробин.

Ку урара чӗрри нимӗн те пулман, ун ҫине хӑй тӳсме пултарайман йӗрӗнчӗк туйӑмпа пӑхса, Коробин обком секретарӗ килни ҫинчен хӑй мӗн пӗлнине васкамасӑр каласа кӑтартма тытӑнчӗ.
В ней уже не было ничего нового, и, глядя на эту ногу с чувством брезгливости и отвращения, которого он не мог побороть в себе, Коробин стал неторопливо рассказывать все, что знал о приезде секретаря обкома.

Коробин, хӑйне темӗнле вӑрттӑн ӗҫ тунӑ чух тытнӑ пек, мӑраннӑн ҫаврӑнкаларӗ, аллинчи кепкине кӑларса ӳкерчӗ, пукана кровать патнерех шутарчӗ, юлашкинчен хӑй хӑраса ӳкме хатӗрришӗн кӑмӑлсӑр пулса ларчӗ те куҫ харшисене пӗркелентерчӗ.
Коробин, словно пойманный на чем-то запретном, неуклюже засуетился, выронил из рук кепку, придвинул поближе к кровати стул и, недовольный своей трусливой готовностью, наконец сел и насупился.

— Эпӗ тин ҫеҫ кӗтӗм те сире кансӗрлесрен хӑрарӑм, — терӗ Коробин васкавлӑн.
— Я только что вошел и боялся вас потревожить, — поспешно сказал Коробин.

Коробин сасартӑк хӑй пӳлӗмре пӗччен маррине туйса илчӗ, Алексей Макарович ун ҫине лӑпкӑн, тинкерсе пӑхнине асӑрхаса, шарт сикрӗ.
Коробин вдруг почувствовал, что не один в комнате, и вздрогнул, заметив, что Алексей Макарович спокойно и пристально разглядывает его.

Коробин икӗ кун хушши курман Алексей Макаровичӑн ҫӗр тӗслӗ сӑрӑрах пит ҫӑмартисем путса кӗнӗ, хӗрлӗрех сухал ӳссе ларнӑ пичӗ ҫине тинкерсе пӑхсан, унӑн ӑна хӗрхенес килсе кайрӗ.
Коробин испытал чувство жалости, когда попристальней вгляделся в лицо Алексея Макаровича, разительно изменившееся за те два дня, что он его не видел, — землисто-серое, с ввалившимися щеками, заросшее рыжеватой щетиной.

Алексей Макарович ҫывӑрать, ҫавӑнпа Коробин, ним тума пӗлмесӗр, пӳлӗм варринче чарӑнса тӑчӗ: каялла ҫаврӑнса, систермесӗрех тухса каймалла-и е хӑй килни ҫинчен мӗнле те пулин пӗлтермелле-ши?
Алексей Макарович спал, и Коробин в некотором замешательстве остановился посредине комнаты, не зная, что ему делать: повернуться и так же тихо выйти или как-то дать знать о своем присутствии.

Коробин хуҫлатнӑ пӳрнипе алӑкран шаккарӗ те пӗр минут пек тӑхтарӗ, унтан хуллен алӑк хӑлӑпӗ ҫине пусрӗ.
Постучав согнутым пальцем в дверь, Коробин подождал с минуту, потом осторожно надавил на дверную ручку.

Ҫакна хӑнӑхса ҫитме тахҫанах вӑхӑт темелле ӗнтӗ, анчах Коробин кунтан иртсе пынӑ чух кашнинчех тирпейлеме пӑрахнӑ пушӑ кил-ҫурта курнӑ пек кичемленет.
К этому давно пора было привыкнуть, но Коробин каждый раз, проходя мимо, испытывал то неприятное и тоскливое чувство, какое иногда вызывает вид заброшенного, пустующего помещения.

— Мӗнле, Алексей Макарович? — ыйтрӗ Коробин, чӑрсӑррӑн кӑшкӑрса тӑкнине асӑрхаманҫи пулса, вӑл хӑйне вак-тӗвекшӗнех шӑртланма юратман ҫын пек кӑтартма тӑрӑшрӗ.
— Что с Алексеем Макаровичем? — сухо осведомился Коробин, как бы не придав значения ее грубой выходке и ставя себя выше мелочной придирчивости.

Коробин курӑк пусса илнӗ таса картиш урлӑ утса каҫрӗ, алӑка карт туртса уҫрӗ те Дарья Семеновнӑпа пите-питӗн тӗл пулчӗ.
Коробин торопливо прошагал чистым травянистым двориком и, решительно потянув па себя дверь, лицом к лицу столкнулся с Дарьей Семеновной.

Ҫавӑн пек чухне Коробин чӑрсӑррӑн вӑрҫса тӑкма хатӗр пулнӑ, хӑйне аран-аран алла илнӗ.
Коробин в этих случаях еле сдерживался, чтобы не наговорить дерзостей.

Алексей Макарович пӗр-пӗр колхоз председателӗпе калаҫнӑ чухне ӑна «тусӑм», «тӑванӑм» тесе чӗннине Коробин чӑтма пултарайман, ку «тус» вара хатӗрлев ӗҫӗсене япӑхтарса янӑ е пӗр-пӗр урӑх пысӑк ӗҫе каялла туртса тӑнӑ-ҫке, ӑна уншӑн тахҫанах «строгий выговор» та ҫатлаттармалла ӗнтӗ.
Коробину подчас становилось просто невмочь, когда он слышал, как Алексей Макарович, разговаривая с каким-нибудь председателем колхоза, называл его «голубчиком» и «батенькой», в то время как этот «голубчик» заваливал заготовки или срывал важнейшую кампанию и ему уже давно пора было влепить «строгача».