Шырав

Шырав ĕçĕ:

Лопухов (тĕпĕ: ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Вера хӑйӗн шухӑшне каласа парасса Лопухов тахҫанах кӗтнӗччӗ ӗнтӗ, Вера мӗн калассине кӗтсе илме хатӗрехчӗ вӑл, ҫавӑнпа вӑл халь хӑйне нимӗн пулман пек тыткаларӗ, тепӗр тесен; халӗ Лопухов пит-куҫӗ мӗнле пулни Верӑна пӗрре те курӑнмарӗ тата.
А Лопухов уже давно был приготовлен к этому признанию Веры, потому и принял его хладнокровно, а впрочем, ведь ей не видно было его лица.

XXIV // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Лопухов ӑна ҫӳҫӗнчен ачашларӗ, пуҫӗнчен чуптурӗ, аллине ачашшӑн чӑмӑртарӗ.
Лопухов гладил ее волоса, целовал ее голову, пожимал ее руку.

Ҫакӑн ҫинчен шухӑшлама кирлӗ пулман чухне, Вера Павловна та, Лопухов пекех, шухӑшламан; халӗ вара унӑн шухӑшлас килсе кайрӗ.
Пока Вере Павловне не было надобности думать об этом, она и не думала, как не думал Лопухов; а теперь ее влекло думать.

XXIII // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Ку вӑл Лопухова мухтани, Вера Павловнӑпа Лопухов телейне мухтани пулать; паллах, кӑна Мерцаловсемсӗр пуҫне урӑх никам ҫинчен шухӑшламасӑрах калама пулатчӗ, анчах вӑл Мерцаловсем ҫинчен те, унпа пӗрле Лопуховсем ҫинчен те шухӑшланӑ тесе шутлас пулсан, вара кӑна тӳрех Вера Павловна валли каланӑ тухать, мӗнле тӗллевпе каланӑ-ха ӑна?
Это будет похвала Лопухову, это будет прославление счастья Веры Павловны с Лопуховым; конечно, это можно было сказать, не думая ровно ни о ком, кроме Мерцаловых, а если предположить, что он думал и о Мерцаловых, и вместе о Лопуховых, тогда это, значит, сказано прямо для Веры Павловны, с какою же целью это сказано?

«Савнӑ тусӑм» оперӑна пыни вӑл, паллах, ыйту кӑларса тӑратмасть: Вера ӑна пӗррехинче «манпа пӗрле ытларах пул-ха» тенӗренпе вӑл хуть те ӑҫта та арӑмӗпе пӗрле ҫӳрет, — ҫавӑнтанпа вӑл ӑна нихҫан та манман, апла пулсан, вӑл пыни ӗнтӗ нимех те мар, ку вӑл пӗр ҫакна ҫеҫ, Лопухов ырӑ кӑмӑллине тата ӑна юратмаллине ҫеҫ, пӗлтерет, ку вӑл пӗтӗмпех ҫапла, анчах Кирсанов ҫак сӑлтава пӗлмест-ҫке-ха, мӗншӗн Вера Павловна майлӑ пулмарӗ-ха вӑл?
То, что миленький все-таки едет, это, конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры, как она раз его попросила: «Отдавай мне больше времени», — с той поры никогда не забывал этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?

Кунта Лопухов та ташлать-ҫке, мӗншӗн тесен кунта пуриншӗн те пӗр йӗрке: эсӗ ҫитмӗл ҫулхи старик пулсан та, кунта лекрӗн пулсан, тархасшӑн, ыттисемпе пӗрле айкаш; кунта никам та пӗр-пӗрин ҫине пӑхмасть вӗт, кашниннех пӗр шухӑш — ытларах шавлас та ытларах хускалас, урӑхла каласан, мӗн май килнӗ таран пурте савӑнччӑр, кулччӑр, шавлаччӑр, — анчах мӗншӗн ташламасть-ха Кирсанов?
Тут сам Лопухов вальсирует, потому что здесь общее правило: если ты семидесятилетний старик, но попался сюда, изволь дурачиться вместе с другими; ведь здесь никто ни на кого не смотрит, у каждого одна мысль — побольше шуму, побольше движенья, то есть побольше веселья каждому и всем, — отчего же Кирсанов не вальсирует?

Анчах вӑл хӑйне ӗлӗкхинчен начартарах мар тытнӑ пулсан, ун ҫине пӑхакан куҫсем вара нумай асӑрханӑ, нимӗнле урӑх куҫсем те ун чухлӗ курма пултарайман, — ҫапла, нимӗнле урӑх куҫсем те асӑрхама пултарайман пулӗччӗ ун чухлӗ: Лопухов хӑй те, — Марья Алексевна откуп енӗпе кайма ҫуралнӑ тесе йышӑннӑскер те, — Кирсанов хӑйне хӑй питӗ ирӗк тыткаланинчен тӗлӗннӗ, Кирсанов пӗр самантлӑха та улшӑнман, Лопухова ҫак сӑнавсем хытӑ савӑнтарнӑ, наука енчен илсе пӑхсан, вӗсем ӑна ирӗксӗрех психологи тӗлӗшпе чаплӑ сӑнав пулнипе интереслентернӗ.
Но если он держал себя не хуже прежнего, то глаза, которые смотрели на него, были расположены замечать многое, чего и не могли бы видеть никакие другие глаза, — да, никакие другие не могли бы заметить: сам Лопухов, которого Марья Алексевна признала рожденным идти по откупной части, удивлялся непринужденности, которая ни на один миг не изменила Кирсанову, и получал, как теоретик, большое удовольствие от наблюдений, против воли заинтересовавших его психологическою замечательностью этого явления с научной точки зрения.

Ҫак калаҫура хӑйне мӗнле тыткаланине теоретик пек пӑхас пулсан, Лопухов савӑнсах ҫапла каланӑ пулӗччӗ:
Если бы Лопухов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил бы:

XXII // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

— Кирсанов «анчах хам мӗн ҫинчен шутланине эпӗ хам ҫеҫ пӗлетӗп» тени Лопухов кӑмӑлне ҫемҫетрӗ.
— Лопухов расчувствовался от слов Кирсанова: «Но о чем я думаю, то мне знать».

Лопухов ура ҫине тӑчӗ.
Куҫарса пулӑш

Лопухов ларчӗ.
Лопухов сел.

Лопухов ҫине пӗрмаях хаяррӑн та тинкерсе пӑхакан Кирсанов куҫӗсем ҫиллессӗн йӑлтӑртатса илчӗҫ.
Глаза Кирсанова, все время враждебно и пристально смотревшие на Лопухова, засверкали негодованьем.

Урисене хума Лопухов пӗр кресло патне тепӗрне шутарса лартрӗ, сигара тивертсе ярса, малалла калаҫнӑ май лайӑхрах вырнаҫса ларчӗ.
Лопухов пододвинул к одному креслу другое, чтобы положить на него ноги, поспокойнее уселся, закуривая сигару и продолжая свою речь.

— Каламасӑр юрамасть, Александр, — терӗ Лопухов лӑпкӑн, кӑшт уҫах мар сасӑпа, — эсӗ пӑркаланнине аван ӑнлантӑм эпӗ.
— Нельзя не говорить, Александр, — продолжал Лопухов спокойным, но несколько чуть-чуть глухим голосом, — я понял твои маневры.

— Калаҫар-ха, — терӗ Лопухов вырнаҫса ларса.
— Поговорим-ка, — продолжал Лопухов усаживаясь.

— Халӗ ӗнтӗ Лопухов шӳт тумасӑр калаҫа пуҫларӗ.
— Лопухов говорил уже без шутки.

— Вӑхӑтсӑр килнӗ хӑна — тутартан та усалрах, — терӗ Лопухов шӳт тунӑ пекрех, анчах унӑн сасси питӗ шӳтлех тухмарӗ.
— Не вовремя гость — хуже татарина, — сказал Лопухов шутливым тоном, но тон выходил не совсем удачно шутлив.

Тепӗр кун Кирсанов госпитальтен таврӑнчӗ те кая юлса кӑнтӑр апачӗ ҫинӗ хыҫҫӑн, сигара туртса ярса, канмалла кӑштах кӗнеке вулас-ха тесе, сибаритла тӑсӑлса ҫеҫ выртнӑччӗ, ун патне Лопухов пырса та кӗчӗ.
На другой день Кирсанов только что разлегся было сибаритски с сигарою читать для отдыха после своего позднего обеда по возвращении из госпиталя, как вошел Лопухов.

Ҫапла вара, Лопухов материалистла шухӑшланӑ тӑрӑх, унӑн хуйхи вӑтамран ҫӑра кофен тӑватӑ стаканӗпе танлашать иккен, вӗсем хыҫҫӑн вара пӗр пилюля сахал, виҫӗ пилюля нумай пулнӑ.
Следовательно, крушение души своею силою приблизительно равнялось, по материалистическому взгляду Лопухова, четырем стаканам крепкого кофе, против которых Лопухову также было мало одной пилюли, а трех пилюль много.

XXI // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Ыйхӑ килмест пулсан, морфи ӗҫес пулать; Лопухов икӗ пилюля ӗҫрӗ, «акӑ Верочка ҫине пӑхса ҫеҫ илетӗп».
Если не спится, надобно принять морфия; он принял две пилюли, «вот только взгляну на Верочку».

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика