Шырав

Лопухов

Лопухов унӑн теорийӗ ҫын чӗринчи улшӑнусене тӗпчес тӗлӗшпе йӑнӑшма майсем парать тесе шутланӑ, калас пулать, ку тӗлӗшпе унпа эпӗ те килӗшетӗп; эпӗ ӑна нумай ҫулсем хушши ӗнтӗ чӑнлӑх тесе шутлатӑп, ҫак ҫулсенче вӑл мана пӗрре те йӑнӑш тутарттармарӗ тата, мӗнле те пулин ҫын ӗҫӗн чӑнлӑхӗ темӗн чухлӗ тарӑн пытанса выртнӑ пулсан та, мана чӑнлӑха яланах ҫӑмӑллӑн уҫса пачӗ.
Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.

Пулнӑ ӗҫ ҫинчен тимлӗн шухӑшласа пӑхасси тата унӑн сӑлтавӗсене ӑнланса илесси вӑл Лопухов пек шухӑшлакан ҫыншӑн пӗр япала тенӗпе пӗрех.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова.

Анчах халӗ апла мар ӗнтӗ: Кирсанов ӗҫӗсем Лопухов юратакан хӗрарӑмӑн интересӗсемпе ҫыхӑнса тӑраҫҫӗ.
Но теперь не то: действия Кирсанова представлялись имеющими важное отношение к интересам женщины, которую Лопухов любил.

Кирсанов кун-ҫулӗнче хӑй пысӑк вырӑн йышӑнма пултарасси ҫинчен Лопухов шухӑшлама та пултарайман: мӗншӗн кирлӗ-ха Кирсанова вӑл тӑрӑшни?
А чтобы Лопухов мог играть важную роль в судьбе Кирсанова, этого не могло и воображаться Лопухову: с какой стати Кирсанов нуждается в его заботливости?

Анчах Кирсановӑн ун чухнехи айванла ӗҫӗсенче ытлашши нимех те пулман, Лопухов вӗсем пурте хальхи йӑласем тӑрӑх пулса пынине пӗлсе тӑнӑ; час-часах йӗркеллӗ шухӑш-кӑмӑллӑ ҫын хальхи йӑласенчен тухакан ирсӗрлӗхе парӑнни те пулкаланӑ.
Но в тогдашних глупых выходках Кирсанова не было ничего такого, что не было бы известно Лопухову за очень обыкновенную принадлежность нынешних нравов; не редкость было и то, что человек, имеющий порядочные убеждения, поддается пошлости, происходящей от нынешних нравов.

Тимсӗр пулнӑ пирки вӑл хӑй улталанма пултарать, пулса иртнӗ ӗҫе асӑрхамасӑр хӑварма пултарать: Лопухов та, Кирсанов пӗрремӗш хут ҫӳреме пӑрахсассӑн, ҫавӑн пек улталанчӗ; ун чухне, тӗп-тӗрӗс каласан, Кирсанов мӗншӗн ҫӳреме пӑрахнине ҫине тӑрсах шыраса тупни усӑллах та пулман, апла пулсан, шырасах та килмен; туслӑх пӗтнӗшӗн Кирсанов айӑплӑ-и е айӑплӑ мар-и, унӑн ҫавна ҫеҫ пӗлмелле пулнӑ, паллӑ пулнӑ — айӑплӑ мар, апла пулсан, урӑх нимӗн ҫинчен шухӑшламалли те ҫук; япаласене унтан начар ӑнланман ҫынна чӑнлӑх ҫулӗ ҫине тӑратмашкӑн вӑл Кирсановшӑн куккӑшӗ те мар, учителӗ те мар.
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания на факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи не хуже его.

Анчах тӳрӗ кӑмӑллӑ та нумай вӗреннӗ, пурнӑҫа тӗплӗ пӗлекен, тата уйрӑмах Лопухов тытса пыракан теорипе усӑ курма пӗлекен ҫынна нимӗн шутласа кӑларса та, нимӗнле чеелӗхсемпе те улталама ҫук.
Но человека честного и развитого, опытного в жизни и в особенности умеющего пользоваться теориею, которой держался Лопухов, нельзя обмануть никакими выдумками и хитростями.

Лопухов вара Верочка мӗнле пурӑннине ҫӗнӗрен пӑхса тухма пуҫларӗ, вара ерипен пурте ӑнланмалла пулса тӑчӗ.
Лопухов стал пересматривать свой и Верочкин образ жизни, и постепенно все для него прояснилось.

Часах Лопухов: Верочка шухӑшӗсен сӑлтавӗ унӑн тӗлӗкӗн сӑлтавӗнче пулмалла пуль-ха, тесе шутлама пуҫларӗ.
Скоро у Лопухова явилось предположение: причина мыслей Верочки должна заключаться в том обстоятельстве, из которого произошел ее сон.

Апла пулсан, Лопухов пирки ыйтӑва татса панӑ.
Стало быть, вопрос о Лопухове решен.

Анчах Лопухов ун пек хӑтланни кӑлӑхах пулнине аван курать.
Но Лопухов видел, что эта попытка напрасна.

Лопухов, арӑмӗ хӑйӗн чӗркуҫҫийӗ ҫинче ларса ҫывӑрса кайнӑ хыҫҫӑн, ӑна унӑн пӗчӗк диванӗ ҫине илсе вырттарчӗ те вӑл курнӑ тӗлӗк пирки тарӑн шухӑша кайрӗ.
Но когда жена заснула, сидя у него на коленях, когда он положил ее на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее сне.

Лопухов ҫӗрӗпех Вера ҫинчен куҫ илмерӗ; анчах ҫак каҫ упӑшки мӗнпур вӑйран ирӗксӗр ачаш пулма тӑрӑшни ҫинчен Верочка шухӑшламарӗ, ҫак каҫ унӑн пурнӑҫӗнчи чи телейлисенчен, кирек мӗнле пулсан та, ку таранчченхи чи телейлисенчен пӗри пулчӗ.
Лопухов целый вечер не сводил с глаз Веры, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор.

Ҫакна ҫав тери ачашшӑн; чунтан-чӗререн каланӑ пирки Лопухов хӑйӗн кӑкӑрӗнче пылак та ӑшӑ туйӑм чӳхенсе илнине туйса илчӗ, телейлӗ пулнӑ ҫын ҫав туйӑма нихҫан та манас ҫук.
Это было сказано так нежно, так искренно, так просто, что Лопухов почувствовал в груди волнение теплоты и сладости, которого всю жизнь не забудет тот, кому счастье дало испытать его.

Верочка йӑл кулса кӑтӑш пулать; Лопухов вуласа ларать.
Верочка задремала улыбаясь; Лопухов сидит и читает.

Лопухов тепӗр икӗ-виҫӗ кунтан, кӑнтӑрлахи апат ҫинӗ хыҫҫӑн, Верочкӑна хӑй пӳлӗмне, оттоманка ҫине йӑтса каять: «Кансам ҫакӑнта, тусӑм», — савӑнса пӑхать вӑл ун ҫине.
А Лопухов еще через два-три дня, тоже после обеда, входит в комнату жены, берет на руки свою Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: «Отдыхай здесь, мой друг», и любуется на нее.

Лопухов ӑна чуптӑвать те, Вера Павловна хӑйӗн шухӑшӗсене манса каять, вара ӑна каллех ҫав тери лайӑх та сывлама ҫав тери ҫӑмӑл пулса тӑрать.
Лопухов целует ее, и Вера Павловна забывает свои мысли, и ей опять так сладко и легко дышать.