Шырав

Шырав ĕçĕ:

Куҫ сăмах пирĕн базăра пур.

Куҫ (тĕпĕ: куҫ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Нунча часран часах хӑйӗн хулӑн куҫхаршийӗсене пӗре-пӗре илекен пулчӗ, хӑш чухне тата, картла вылякан тепӗр юлташӗ ҫине унӑн мӗнле картне пӗлме тӑрӑшса пӑхнӑ пек, тутине ҫыртса херӗ ҫине куҫ хывса илет…
Нунча всё чаще сдвигает густые брови, а порою, закусив губу, смотрит на дочь, как игрок на другого, стараясь догадаться, каковы его карты…

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

Ҫапла, амӑшӗ куҫ умне часран часах хӗрӗ курӑнса каять, монахиня пек сӑпайлӑ хӑй е йӗнӗре выртакан хӗҫ пек.
Да, а около матери всё чаще является дочь, скромная, как монахиня или как нож в ножнах.

Ку вӑл пӗрре куҫ хупса иличчен пулса иртет, эсир вӑрҫма та, турра асӑнма та ӗлкӗрейместӗр, сире ҫавӑрать-ҫавӑрать те таҫта аяккалла хӑваласа каять.
Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль.

Кил-ҫуртра ҫутӑ ҫутма хӑранӑ, урама куҫ курми тӗттӗм хупӑрласа илнӗ, ҫав тӗттӗмре, хуҫа плащӗпе пуҫ ҫинчен пӗркенсе, чӗнмесӗр, шыв тӗпӗнчи пулӑ пек, пӗр хӗрарӑм вӗлтлетсе пынӑ.
В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и в этой тьме, точно рыба в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в черный плащ.

Тӑрӑлса ларса ҫитнӗ, хӑнӑхнӑ япала пӗтӗмпех ӳпӗнсе кайнӑ, ҫӗмӗрӗлнӗ, куҫ умӗнчен ҫухалнӑ.
Всё устоявшееся, привычное опрокинулось, разбилось, исчезло.

Январӗн 9-мӗшӗ // Хумма Ҫеменӗ, Феодосия Ишетер. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 133–155 стр.

Вӑрӑм лини туса тӑрса тухнӑ салтаксен сарлака та лапчӑк пичӗ ҫинелле тем чухлӗ куҫ пӑхнӑ, — ҫынсем сиввӗн, ним чӗнмесӗр интересленсе тата кураймасӑр, йӗрӗнсе пӑхса тӑнӑ.
Много глаз смотрели в широкое, приплюснутое лицо длинной линии солдат с холодным, молчаливым любопытством, с презрением, гадливостью.

Ҫулланнӑ ҫынсем те, ҫамрӑккисем хыҫҫӑн куҫ айӗн пӑхса, таҫта икшерӗн, виҫшерӗн васкамасӑр, салхуллӑн утнӑ.
Пожилые люди угрюмо, не спеша, тоже шли куда-то по двое и по трое, исподлобья глядя вслед молодым.

Куҫ хӗсен те — пулчӗ те!
Мигнешь, и — готова!

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

Тен, ку хӑюсӑрлӑх вӑл пирӗнпе пӗрле нумай ларманнинчен килнӗ пуль: вӑл, пӗлӗт ҫинчен ӳкекен ҫӑлтӑр пек, пирӗн куҫ умӗнче ярӑнса илет те — ҫухалать.
Быть может, это потому так было, что она не оставалась подолгу с нами: мелькнет у нас в глазах, как звезда, падающая с неба, и исчезнет,

Ун ушкӑнӗнчисем мана питӗ те кӑмӑлсӑррӑн пӑхаҫҫӗ, ултӑ мӑшӑр куҫ ман кӗлеткене ҫисе ярас пек виҫеҫҫӗ.
Его компания смотрела на меня с явным неудовольствием, и все двенадцать глаз измеряли мою фигуру далеко не миролюбиво.

Коновалов // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 70–118 стр.

Пушӑ вӑхӑтра урайне выртатчӗ те маччана куҫ илми пӑхатчӗ.
В свободное время ложился на пол и упорно смотрел в своды потолка.

Эпӗ унӑн сӑн-питне аванах куратӑп, вӑл йӗркесем тӑрӑх пӳрнине шутарнине, пуҫне пӑркаланине, тепӗр страницӑна уҫнине, ӑна каллех тинкерсе пӑхнине, унтан ман еннелле куҫ хывнине сӑнатӑп.
Мне ясно видно его задумчивое лицо, я слежу, как он водит пальцем по строкам, качает головою, перевертывает страницу, снова пристально смотрит на нее, а потом переводит глаза на меня.

Вӑл, урайне месерле тӑсӑлса выртса, тӗтӗмпе хуралса ларнӑ маччана куҫ илми пӑхса, тимлӗн итлерӗ.
Он слушал, неподвижно растянувшись на полу кверху грудью, и, не мигая глазами, смотрел в закопченные своды потолка.

Эпӗ хӑшпӗр уйрӑм сасӑсене аса илтӗм те, ку чӑнах та куҫ умӗнче пулса иртнине аран-аран ӗнентӗм.
Я вспоминал отдельные звуки и с трудом верил, что всё это было наяву.

Асту-ха эс ӑна, хӑйне валли упӑшка тума куҫ хывнӑ!
Ишь ты, облюбовала себе мужа!

Ҫав ешӗл-сӑрӑ тӗс витнӗ, ҫурма-ишӗлсе йӑтӑнса аннӑ пек ҫурт, хиртен хула еннелле хӑйӗн путса кӗнӗ куҫ пек ҫӗмӗрӗлсе пӗтнӗ чӳречисемпе пӑхса ларатчӗ те, хула тулашне кӑларса ывӑтнӑ, шӑпа кӳрентернӗ, вилес патне ҫитнӗ мӗскӗн уксах-чӑлах пек туйӑнатчӗ.
Зеленовато-серый, полуразрушенный, как бы опустившийся, он смотрел с поля на город темными впадинами своих изуродованных окон и казался инвалидом-калекой, обиженным судьбой, изринутым из пределов города, жалким и умирающим.

Эпир унпа иксӗмӗр те, ҫынна ҫапла тӳсме ҫук хӑрушшӑн асаплантарнине куҫ умӗнче пекех курнӑ пирки, ним пӗлми пулса каятпӑр.
Мы оба с ним были как пьяные под влиянием вставшей перед нами мучительной и жестокой картины пыток.

Ун сывлӑшӗ ман хӑлхара шавлать, ҫӳҫӗме вӗрсе куҫ ҫине антарать.
Его дыхание шумело над моим ухом и сдувало мне волосы с головы на глаза.

Историк, художник аллипе, Степан Тимофеевичӑн кӗлеткине сӑнласа панӑҫем, «Атӑл ҫинчи вольница княҫӗ» кӗнеке страницинчен куҫ умне тухса тӑнӑҫем, Коновалов улшӑнса кайрӗ.
Но по мере того, как историк рисовал кистью художника фигуру Степана Тимофеевича и «князь волжской вольницы» вырастал со страниц книги, Коновалов перерождался.

Куҫхаршийӗ ҫӗкленнӗ, ҫӳлӗ ҫамки ҫине авӑнчӑк йӗрсем выртнӑ, аллисене чӗркуҫҫинчен явса тытнӑ, хӑй пӗр сиккеленми ларать, — вӑл ҫапла пӗтӗм кӗлеткине тӑп тытса ларни мана хӗрӳлентерсе ячӗ те, эпӗ Сысойкӑпа Пилан хурлӑхлӑ кун-ҫулӗ ҫинчен ӑнланмалларах та куҫ умне тухса тӑмалла вулама тӑрӑшрӑм.
Поднятые кверху брови, изогнутые морщинки на высоком лбу, руки, которыми он охватил колени, — вся его неподвижная, внимательная поза подогревала меня, и я старался как можно внятнее и образнее рассказать ему грустную историю Сысойки и Пилы.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика