Шырав

Шырав ĕçĕ:

Таса сăмах пирĕн базăра пур.

Таса (тĕпĕ: таса) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Унӑн шӑмшакне ҫав тери ҫӗмӗркелесе пӗтернӗччӗ, анчах пичӗ таса та лӑпкӑччӗ, куҫӗ аван, тачӑ хупӑннӑччӗ.
Изуродован был он ужасно, весь изломан, но лицо — чисто, спокойно, и глаза хорошо, плотно закрыты.

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

— Мӗншӗн? — тесе ыйтнӑ пӗрремӗшӗ, леш ӑна вара ҫапла каланӑ: — Халӗ, тӑван ҫӗршывшӑн ҫапӑҫса, таса чунпа вилнӗ хыҫҫӑн, вӑл малтанрах ман чӗрене пӑшӑрхантарни ҫинчен калама пултаратӑп: ҫӑмӑл шухӑшлӑскер, ытла та хаваслӑ пурнӑҫа юрататчӗ ҫавӑн пиркиех, тӑшмана сутӑнса, хулана хирӗҫ тарасран хӑраттӑм; Марианна ывӑлӗ, турӑпа этем тӑшманӗ, пирӗн тӑшмансене пуҫ пулса ертсе пыраканӗ ҫапла тунӑ; ман ылханӑм ун пуҫне пултӑр, ӑна йӑтса ҫӳренӗ хӗрарӑм варне виттӗр!..
— За что? — спросила первая, а та ответила ей: — Теперь, когда он честно погиб, сражаясь за родину, я могу сказать, что он возбуждал у меня страх: легкомысленный, он слишком любил веселую жизнь, и было боязно, что ради этого он изменит городу, как это сделал сын Марианны, враг бога и людей, предводитель наших врагов, будь он проклят, и будь проклято чрево, носившее его!..

Ӗҫ пулнӑ, ман ӗҫӗм, таса ӗҫ, тетӗп сире, синьор!
Была работа, моя работа, святая работа, синьор, говорю я вам!

— Мана алӑран тытса хӑй патне ҫывӑхартрӗ те — таса чӑнлӑх ку, синьор!
— Взял за руку меня, привлек к себе и говорит — святая правда, синьор!

Хуллен пыратпӑр, амӑшӗ хушӑран чарӑнса тӑрать те, вӑрӑммӑн сывласа, пуҫне ҫӳлелле ҫӗклет, йӗри-тавралла — тинӗс, вӑрман, тусем ҫинелле пӑхкалать, унтан ывӑлӗн питне тинкерсе пӑхать — унӑн асап куҫҫулӗпе витӗрех ҫуса тасалнӑ куҫӗсем каллех тӗлӗнмелле таса, каллех йӑлкӑшаҫҫӗ, вӗсенче иксӗлми юрату кӑвак ҫутӑпа ҫиҫсе тӑрать.
Шли — тихонько, иногда мать останавливалась, глубоко вздыхая, вскидывала голову вверх, оглядывалась по сторонам, на море, на лес и горы, и потом заглядывала в лицо сына — глаза ее, насквозь промытые слезами страданий, снова были изумительно ясны, снова цвели и горели синим огнем неисчерпаемой любви.

Этем ҫурални // Александр Артемьев. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 156–165 стр.

— Мухтав сана, таса турӑ амӑшӗ… ах… мухтав сана…
— Слава те, пречистая матерь божия… ох… слава тебе…

Вара сасартӑк хуллен кӑшкӑрчӗ те шӑпланчӗ, унтан каллех хайхи калама ҫук илемлӗ куҫӗсем уҫӑлчӗҫ — ача ҫуратакан хӗрарӑмӑн таса та ырӑ куҫӗсем; кӑвакскерсем, вӗсем кӑвак пӗлӗтелле пӑхаҫҫӗ, вӗсенче пархатарлӑ, савнӑҫлӑ кулӑ йӑлкӑшса, ирӗлсе тӑрать; йывӑр аллине ҫӗклесе, амӑшӗ хӑй ҫине те, ачи ҫине те хӗрес палли хыврӗ…
И вдруг, тихо крикнув, умолкла, потом снова открылись эти донельзя прекрасные глаза — святые глаза родительницы, — синие, они смотрят в синее небо, в них горит и тает благодарная, радостная улыбка; подняв тяжелую руку, мать медленно крестит себя и ребенка…

— Таса турӑ амӑшӗ, ырӑ турӑ амӑшӗ, — тет чӗтре-чӗтре, вӑрӑммӑн сывласа хӗрарӑм, сапаланнӑ ҫӳҫне-пуҫне енчен енне пӑркалать.
— Пресвятая, пречистая, — вздрагивая, вздыхала мать и перекатывала растрепанную голову по котомке с боку на бок.

Пӳртсем ҫинчи юр та таса мар, ӑна хӑмӑр пылчӑклӑ лӑймака сырса илнӗччӗ.
И снег на крышах тоже был покрыт бурым, грязноватым налетом.

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

Паян эпир хамӑран чи лайӑх япаламӑр мӗн таран таса иккенне пӗлетпӗр эппин, вӑл хӑй яхӑнне пылчӑк янипе яманнине куратпӑр.
Сегодня мы узнаем наконец, насколько чист и недоступен для грязи тот сосуд, в который мы вложили наше лучшее.

Вӑл сак ҫинче ларать — сывӑ, таса, хаваслӑскер; ларать те шав ахӑлтатать.
Он сидел на лавке, здоровый, чистый такой, радостный, сидел и всё хохотал.

Пирӗн ҫийӗмӗрте темле таса мар, ҫӗтӗк-ҫурӑк ланчашкаччӗ, урасенче ҫӑпатаччӗ, полици пире хула пахчине кӗртместчӗ — юратма пултарнӑ-ши эпир кулач ӑстисене?
Мы же носили какие-то грязные лохмотья и опорки или лапти на ногах, нас не пускала в городской сад полиция — могли ли мы любить булочников?

Юратмастӑмӑр эпир кулач ӑстисене, мӗншӗн тесен, кӗвӗҫеттӗмӗр: вӗсен ӗҫӗ пирӗннинчен ҫӑмӑлтарахчӗ, вӗсем пирӗнтен нумайтарах илетчӗҫ, вӗсене лайӑхрах ҫитеретчӗҫ, вӗсен мастерскойӗ ирӗк те ҫутӑччӗ, хӑйсем таса, сывӑ, — кӑмӑллӑ марччӗ вӗсем пире.
Мы не любили булочников, потому что завидовали им: их работа была легче нашей, они получали больше нас, их кормили лучше, у них была просторная, светлая мастерская, и все они были такие чистые, здоровые — противные нам.

Эпир ҫирӗм улттӑн юратакан япала пирӗншӗн кашниншӗнех хӑватлӑ, таса пирӗшти пек пулмаллаччӗ; кам вӑл тӗлӗшпе пире хирӗҫ пырать — вӑл пирӗн тӑшман пекчӗ.
А то, что любим мы, двадцать шесть, должно быть незыблемо для каждого, как наша святыня, и всякий, кто идет против нас в этом, — враг наш.

Эпир ӑна вӗри кӗлентӗр парса тӑратпӑр, ку ӗҫ пирӗн — турӑ кӗлеткине кӳрекен кулленхи парне пек пулса тӑчӗ, ӗлӗшлӗ, таса йӑла пек пулчӗ; парнемӗр пире кунсерен ун патне ҫывхартса ҫирӗплетрӗ.
Мы вменили себе в обязанность давать ей горячие крендели, и это стало для нас ежедневной жертвой идолу, это стало почти священным обрядом и с каждым днем всё более прикрепляло нас к ней.

Эпир — таса мар, тӗксӗм, илемсӗр ҫынсем — ун енне аялтан ҫӳлелле пӑхатпӑр: алкумӗ урайӗнчен тӑватӑ картлашка ҫӳлерех.
Мы, грязные, темные, уродливые люди, смотрим на нее снизу вверх, — порог двери выше пола на четыре ступеньки, —

Эпир пурте, ҫав палланӑ уҫӑ сасӑ енне ҫаврӑнса, хӗрӗн кӑмӑллӑн кулса тӑракан таса пичӗ ҫине чунтан хӗпӗртесе пӑхаттӑмӑр.
Мы все оборачивались на этот ясный звук и радостно, добродушно смотрели на чистое девичье лицо, славно улыбавшееся нам.

Ҫапах та хӑшпӗр чух юрӑсем юрлаттӑмӑр, пирӗн юррӑмӑр ак ҫапла пуҫланатчӗ ӗҫ хушшинче сасартӑк пӗри ывӑннӑ лаша пек ассӑн сывласа яратчӗ те, ерипен, вӑрӑммӑн ӗнермелли юрӑсенчен пӗрне таса пуҫлатчӗ; ун пек юррӑн хурлӑхлӑ, ҫепӗҫ кӗвви яланах юрлаканӑн чунне ҫӑмӑллатать.
Иногда мы пели, и песня наша начиналась так: среди работы вдруг кто-нибудь вздыхал тяжелым вздохом усталой лошади и запевал тихонько одну из тех протяжных песен, жалобно-ласковый мотив которых всегда облегчает тяжесть на душе поющего.

Пилӗк ҫул каярах эпӗ ҫавӑн пек уҫӑлма тухса кайрӑм та, таса Русь тӑрӑх ҫӳре-ҫӳре, Феодосие ҫитсе ӳкрӗм.
Лет пять тому назад я предпринял именно такую прогулку и, расхаживая по святой Руси, попал в Феодосию.

Коновалов // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 70–118 стр.

Вӑл ҫак сӑмахсене каланӑ чух, унӑн сасси, айӑпа кӗнӗ таса чунлӑ ачанни пек илтӗннӗрен, вӑл ҫав хӗр умӗнче айӑпа кӗнине чӗререн ӑнланса илнӗрен, хӑй халӗ ӗнтӗ ним тума пӗлмен пирки эпӗ юлташа ҫавӑнтах хӗрхенсе кайрӑм та унпа ытла хытӑ калаҫрӑм пулӗ, тесе шутларӑм.
В тоне его слов было так много чисто детского по искренности сознания своей вины пред этой девушкой и так много беспомощного недоумения, что мне тут же стало жаль товарища, и я подумал, что, пожалуй, уж очень резко говорил с ним.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика