Шырав

Федя

Федя

— Суятӑн! — терӗ ҫилленсе Федя.
— Врешь! — разозлился Федя.

— Но-но… эсӗ ытлах ан иртӗнсе кай, — тесе пуҫларӗ Федя, чӗрре кӗрсе, анчах вӑл манран пурне те тӗппипех ыйтса пӗтерейменнине астуса илсе, пӑртак сиксе ларчӗ те, пӗлесшӗн ҫунса татах ыйтрӗ:
— Но-но… ты не очень-то, — заносчиво завел было Федя, но, вспомнив, что он еще не все выпытал у меня, подвинулся и спросил с тревожным любопытством:

— Ну, эсӗ мӗн каларӑн? — терӗ те Федя, икерчисемпе пӗрле хӑйне те вӗри ҫатма ҫине лартнӑ пекех чӗтренкелесе илчӗ.
Тут Федя заерзал так, точно его вместе с оладьями посадили на горячую сковороду.

— Ҫи! — тесе Федя ман пата ҫатмине шутарса нимӗн те пулман пек каласа хучӗ те, хӑй темӗнле шикленкелесе мана куҫран пӑхса илчӗ.
Жри! — как ни в чем не бывало сказал Федя, подвигая ко мне сковородку, и с беспокойством заглянул мне в лицо.

— Бориска, — тесе килӗштерекен сасӑпа тепӗр тапхӑр чӗнчӗ Федя.
— Борька! — примирительно повторил Федя.

Федя — пуҫлӑх, каяс ҫул маршрутне улӑштарма вӑл хушрӗ вӗт, тесе эпӗ хама тӳрре кӑларма шухӑшласа пӑхрӑм, анчах хам йӑнӑша ҫавӑнтах сиссе хама-хам ҫиллентӗм.
Пробовал было я оправдаться перед собой тем, что Федя — начальник и это он приказал переменить маршрут, но тотчас же поймал себя на этом и обозлился:

Шебалова Федя юратман, унтан хӑранӑ.
Шебалова Федя не любил и побаивался.

— Сан ӗҫ ҫук! — терӗ сӗлекине сирпӗтиччен ятлаҫса; вара пушшипе сулкаласа Федя ман паталла сиксе пычӗ.
— Не твое дело, — брызгаясь слюной и ругаясь, подскочил ко мне Федя, размахивая плетью.

Ман хыҫран Федя Сырцов хӑваласа ҫитрӗ те кӑшкӑрса ячӗ:
Нагнал меня сзади Федя Сырцов и заорал:

Юлашкинчен, Федя сассине ҫав тери ҫинҫелетсе пирӗн сасӑсене те, хӑйӗн баянӗ сассине те кӑшкӑрса хупласа илчӗ те, пуҫне усса, темӗн ҫинчен шухӑша кайрӗ, унтан мӑйӗнчен пыл хурчӗ пырса сӑхнӑ пек, кӑтра ҫӳҫӗсене лаштах ухтарса илчӗ те, чӑмӑрӗпе сӗтеле шаклаттарса каллех эрех крушки патнелле кармашрӗ.
Напоследок Федя взял такую высокую ноту, что перекрыл и наши голоса и свой баян, опустил голову, раздумывая над чем-то, потом тряхнул кудрями так яростно, точно его укусила в шею пчела, и, стукнув кулаком по столу, потянулся опять к чашке.

Каллех Федя пуҫне сулкаласа, йӗпеннӗ куҫӗсене хӗскелесе юррине шӑрантарать.
И опять Федя заливался, качал головой и жмурил влажные глаза:

Пуринчен те нумайрах ӗҫекенни, пуринчен те сахалрах ӳсӗрӗлекенни Федя пулчӗ.
Больше всех пил и меньше всех пьянел наш Федя.

Федя сӑран чехолӗнчен хӑйӗн баянне туртса кӑларчӗ те темӗнле кӗвве шӑрантара пуҫларӗ, ҫавӑнтах пӗтӗм чун ҫӗкленсе кайрӗ.
Вытащил Федя из кожаного чехла свой баян и заиграл что-то такое, от чего сразу стало хорошо на душе.

Эпӗ крушкӑна ҫӗклеме тытӑнмассине асӑрхасанах, Федя шӑхӑрса ячӗ:
Заметив, что я не решаюсь поднять чашку, Федя присвистнул:

Федя крушкӑсене тултарчӗ, мана валли те тултарчӗ.
Федя разлил по чашкам, налил и мне.

— Мӗнех вара Шебалов? — терӗ мана хирӗҫ Федя, хӑйӗн тӑмпа вараланса пӗтнӗ йывӑр шинелне ывӑтса.
— Что Шебалов? — ответил Федя, решительно сбрасывая тяжелую, перепачканную глиной шинельку.