Шырав

Бунчук

Бунчук, шинелӗпе пуҫ ҫинчен пӗркенсе, хӑйсен вакунӗнче выртрӗ.
Бунчук лежал в своем вагоне, с головой укрывшись шинелью.

Чунӗпе ниҫта кайса кӗрейми тӑвӑнса ҫитнӗ Бунчук кӑшт-кашт хатӗрленкелерӗ те тепӗр кунне, майӑн 1-мӗшӗнче, экспедиципе пӗрле ҫул ҫине тухрӗ.
В прежнем состоянии полнейшей духовной прострации Бунчук приготовился к выступлению и на следующий день, 1 мая, выехал вместе с экспедицией.

— Юрать, — кӗскен хуравларӗ Бунчук.
— Да, — коротко ответил Бунчук.

— Ҫи, Бунчук! — сӗнчӗҫ юлташӗсем; вара вӑл, янах шӑммине йывӑррӑн та ӳркевлӗн мӗкӗлтеттерсе, пӗр ҫӗре сӳрӗккӗн тирӗнсе пӑхса, ҫикеленӗ пек турӗ.
— Ешь, Бунчук! — предлагали товарищи, и он ел, тяжко и лениво двигая челюстями, тупо уставясь в одну точку.

Бунчук, Аннӑн ҫурма уҫӑ хура куҫ хупаххисем ҫумне тутрипе тӗршӗнсе, хурлӑхлӑн чӗнчӗ:
Бунчук прижался губами к черному полусмеженному веку, позвал:

Бунчук, ҫав тери сехӗрленсе ӳксе, унӑн питне сӑн кӗме, тӑнлавӗсем ҫутӑрах тӗспе сарӑхма пуҫланине асӑрхарӗ.
С безграничным ужасом заметил Бунчук, что лицо ее светлеет, становится прозрачней, желтей у висков.

Бунчук ун кӑкӑрӗ ҫине темӗн чухлӗ шыв ячӗ пулин те, Анна ҫаплах ниҫта кайса кӗрейми вӗткеленчӗ, алӑ айӗнчен вӗҫерӗнсе тухма тапӑҫланчӗ.
Сколько ни лил Бунчук на грудь ее воды, — металась Анна, рвалась из рук.

Кӳпчесе кайнӑ тутисемпе Бунчук ӑна вут пек вӗри питӗнчен чуп тӑва-чуп тӑва илчӗ, курки-куркипе кӑкӑрӗ ҫине шыв ярса тӑчӗ.
Распухшими губами Бунчук припадал к ее пылающим щекам, лил из кружки воду на грудь.

Бунчук, Анна кӗпине ҫурса антарса, унӑн вилӗм тарӗпе пӑчӑхса ӑшӑрханӑ ӳтне намӑссӑррӑн ҫарамаслантарчӗ.
Бунчук разрезал на ней рубашку, бесстыдно оголил покрытое смертной испариной тело.

Хӑйне хай кӑштах алла илсе, Бунчук Анна ҫинчи кофта ҫухине вӗҫертсе ячӗ те, хӑйӗн аялти кӗпине ҫурса, сурана пир таткисемпе пусса тытма пуҫларӗ; суран шӑтӑкӗнчен сывлӑш кӗнипе, юн хӗрлӗн кӑпӑкланса тухнине, Аннӑн пичӗ-куҫӗ кӑвакарса шуралнине тата тути асаплӑн сиккелесе чӗтренине курчӗ.
Овладев собой, Бунчук расстегнул на Анне ворот кофточки, порвал на себе исподнюю рубашку и, прижимая комья полотна к ране, видел, как пузырилась кровь, пропуская в отверстие воздух, видел, как сине белело лицо Анны и черный рот ее дрожал в муках.

Хӑйӗн аллисене хӑй те туймасӑр, Бунчук ӑна, ӑҫта та пулин ҫӗклесе кайма тесе, хӑяккӑн ҫавӑрса вырттарчӗ; анчах хӗрӗн сулахай айӑкӗ тӗлӗнчен юн лӑкӑртатса аннине, кӑвак кофта татӑкӗсем суран йӗри-тавра йӑплаккӑн сиккелесе чӗтренине курчӗ те суран ҫурӑлакан пульӑран пулнине, Аннӑна вилӗм ҫитнине ӑнланчӗ, ҫав вилӗме унӑн тӗссӗрленсе пӑтраннӑ кура куҫӗсенче те курчӗ.
Не чуя рук, Бунчук повернул ее на бок, чтобы взять и куда-то нести, увидел кровяной подтек в левом боку и клочья синей кофточки, хлюпко болтавшейся вокруг раны, — понял, что рана от разрывной пули, понял — смерть Анне, и смерть увидел в ее обволоченных мутью глазах.

Бунчук халӗ нимскере те — казаксем таврӑнса тарнине те, пулемет патӗнче пулнӑ вун сакӑр салтакран нумайӑшӗ, Анна хӑюлӑхӗпе хӗрӳленсе кайнӑскерсем, казаксене каялла хӳтерсе хӑваланине те кураймарӗ.
Бунчук не видел, как казаки повернули обратно, не видел, как солдаты из тех восемнадцати, что были около его пулемета, гнали их, зажженные Анниным порывом.

Анна ҫавӑн пек тӑрса чупни халӗ ыттисене хавхалантарма пултарайманнине, ку пачах та усӑсӑр, ӑссӑр, вилӗмле ӗҫ пулнине ҫак самантра Бунчук уҫҫӑн ӑнланчӗ.
В этот миг Бунчук уже понял, что поступок Анны не в силах увлечь остальных, бессмыслен, безрассуден, обречен.

Бунчук чӗркуҫҫи ҫине ҫӗкленсе тӑчӗ.
Бунчук привстал на колено.

Малалла мӗн пулса иртнинчен Бунчук ҫакна ҫеҫ нихӑҫан манӑҫмалла мар уҫҫӑн ас туса юлчӗ.
А из последующего осязаемо и ярко запомнился Бунчуку один момент.

Бунчук ӗлкӗрчӗ наганпа персе яма.
Бунчук успел выстрелить из нагана.

Бунчук пулемета каялла сӗтӗрсе кайрӗ.
Потащил Бунчук пулемет.