Шырав

Анохин

— Эпӗ сана сивлеместӗп, — хуллен хуравларӗ Анохин.
— Я тебя не осуждаю, — тихо ответил Анохин.

Ыттисем кабинетран тухнӑ чухне Анохин шурӑ хут листи ҫинче чӑрӑшсемпе ҫулҫӑсем ӳкерсе ларса юлчӗ, нимӗн те чӗнмерӗ.
Анохин не поднялся, когда все уходили из кабинета, молча продолжая вырисовывать на белом листе елочки и листочки.

Хӑйӗн сассине виҫӗ юлташӑн сассипе пӗрлештерсе, Анохин хӑй те сисмесӗр, Коробина йывӑрлӑха кӗртсе ӳкерчӗ, ҫакна вӑл тепӗр самантран тин тавҫӑрса илчӗ.
Лишь мгновением позже Анохин догадался, что, присоединив свой голос к голосам трех товарищей, он, сам того не подозревая, поставил Коровина в очень затруднительное положение.

Хӑй мӗн калассине уҫӑмлах пӗлмерӗ пулин те, Анохин сӑмах ыйтас патнех ҫитнӗччӗ, анчах Вершинин унран маларах ӗлкӗрчӗ.
Анохин уже почти решился взять слово, хотя и не совсем ясно представлял себе, что может сказать, но его опередил Вершинин.

Коробинӑн талайӗ ку таранччен нихҫан та ҫакӑн пек хуҫалла палӑрманччӗ-ха, ҫавӑнпа Анохин Коробинӑн ҫирӗплӗхӗ пирки чӑнах та иккӗленмелли ҫуккине йышӑнчӗ.
Еще никогда характер Коробина не проявлялся с такой властностью, и Анохин молчаливо признал его неоспоримое превосходство.

«Вӑл манӑн пулас арӑма ҫапла хӑртать пулсан, манӑн чӗнмесӗр ларма юрамасть!» — хӗрелсе, тарӑхса кайрӗ Анохин, анчах, капла Ксение пулӑшас вырӑнне тата ытларах сиен тӑвасран хӑраса, хӑйне каллех тытса чарчӗ.
«Я не имею никакого права молчать, когда он так оскорбляет мою будущую жену!» — весь вспыхивая, возмутился Анохин, но снова заставил себя сдержаться, боясь, что не только не поможет Ксении, а еще больше навредит.

Анохин куншӑн савӑнчӗ.
Анохин обрадовался этому.

Анохин секретарь шанмасӑр пӑхнинчен те, ун сӑн-сӑпатӗнчен те тӗлӗнсе кайрӗ.
И Анохин удивился и этому недоверчивому взгляду, и тому, как выглядел секретарь.

Анохин кӗрсен, пурте чӗмсӗррӗн ун еннелле ҫаврӑнчӗҫ, чӗмсӗррӗн сывлӑх сунчӗҫ, хӑйӗн умне сарса хунӑ хутсем ҫине пӑхса ларакан Коробин пуҫне те ҫӗклесе пӑхмарӗ.
Когда Анохин вошел, все молча обернулись к нему, молча ответили на приветствие, и лишь один Коробин, глядя в разложенные перед ним бумаги, не поднял головы.

Кабинетра, Коробинсӑр пуҫне, районти ӗҫ тӑвакан комитет председателӗ Синев, виҫҫӗмӗш секретарь Вершинин тата нумай пулмасть килнӗ Константин Мажаров лараҫҫӗ (Мажаров мӗнле ҫын иккенне Анохин пӗлсех каймасть-ха).
В кабинете, кроме Коробина, сидели председатель райисполкома Синев, третий секретарь Вершинин и недавно прибывший Константин Мажаров, о котором Анохин еще не сумел составить ясного представления.

Анохин, шыва чӑмма хатӗрленнӗ пек, вӑрӑммӑн сывласа илчӗ те, алӑка хуллен утса, васкамасӑр сумлӑн утса кӗчӗ.
Набрав полную грудь воздуха, словно собираясь нырнуть, Анохин тихо открыл дверь и вошел с неторопливой степенностью.

Анохин пальтоне кӗтесри пӑтаран кайса ҫакрӗ ҫеҫ, ҫак вӑхӑтра телефон шӑнкӑртатса илчӗ.
Но едва Анохин повесил на гвоздь в углу пальто, как зазвонил телефон.

— Мӗнле хуравламасть? — тӗлӗнчӗ Анохин.
— То есть как не отвечает? — удивился Анохин.

Анохин малтан кӳреннӗччӗ, анчах кайран ҫакӑ уншӑн лайӑх та пулчӗ — вӑл Ксенипе тӗл пулма тухать, ӑна каҫхи урам тӑрӑх ӑсатса ярать, малашне темӗнле ҫӗнӗ пурнӑҫ пуласса кӗтсе пурӑнать.
Анохин вначале огорчался, а потом даже в этой отсрочке нашел свою прелесть — он должен был ходить на свидания, провожать Ксению по ночной улице, жить ожиданием неизведанной новизны.

Ксени пынӑ каҫран вара Иннокентий Анохин кашни ир хӑйне ахаль кун мар, пӗр вӗҫӗмсӗр праҫник кӗтнӗ пек вӑранакан пулчӗ.
Той памятной ночи, когда Ксения сама пришла к нему, Иннокентий Анохин каждое утро просыпался с таким чувством, словно его ожидал не обычный будничный день, а нескончаемый праздник.

— Эпӗ сана килмест пуль тенӗччӗ, — терӗ Анохин хӑвӑрт, Ксенин ответне тытса чарасшӑн пулнӑ пек, юр пӗрчисене хӑйӗн патӗнчен хӑваланӑ евӗр, аллисемпе килӗшӳсӗр хӑлаҫланса.
— А я думал, ты не придешь, — торопливо заговорил Анохин, точно стараясь задержать ее ответ, нелепо взмахивая руками, как бы отгоняя от себя снежинки.

Васкаса шакканине илтсен, Анохин крыльца ҫине сиксе тухрӗ.
На торопливый стук Анохин выскочил на крыльцо.

Анохин ҫурчӗ патне ҫывхарнӑҫем ҫывхарса пынӑ май вӑл хытӑрах та хытӑрах чӗтреме пуҫларӗ, ӑна пӗрре шӑнтса, тӗпре вӗрилентерсе пӑрахрӗ, ун тутисем типе-типе ларчӗҫ, вӑл вӗсене пӗр вӗҫӗмсӗр ҫула-ҫула илчӗ.
Чем ближе подходила она к домику Анохина, тем сильнее охватывала ее необоримая дрожь — то знобко-лихорадочная, то жарко-истомная, губы ее все время высыхали, и она беспрестанно облизывала их.