Шырав

Нагульнов

— Ну, мӗн тӑвас тетӗн-ха эсӗ ҫавӑнпа? — Нагульнов аллине сулчӗ.
— Ну, чего ты с него возьмешь? — Нагульнов махнул рукой.

— Мӗн амакӗ килсе ҫапрӗ-ха сана капла? — ыйтрӗ Нагульнов, Мамычиха хыҫҫӑн алӑк хупӑннӑ-хупӑнманах.
— С чего это тебе подеялось? — спросил Нагульнов, едва лишь за Мамычихой захлопнулась дверь.

Вӑл пусас ҫук, — ӗнентерсе калаҫрӗ Нагульнов Щукарь килхушшине пырса кӗнӗ май.
Этот не зарежет, — уверял Нагульнов, входя на щукаревский баз.

Вӗсене ҫӗнтерме Нагульнов питӗ хытӑ пулӑшрӗ.
Способствовал этому в огромной мере Нагульнов.

Унсӑрӑн ҫуркунне тӗлне хуторта вӑкӑр мӗкӗрнине те, автан авӑтнине те илтеймӗпӗр, — терӗ савӑнса кайнӑ Нагульнов, протокола папка ӑшне чиксе хунӑ май.
А то к весне ни бычьего мыку, ни кочетиного крику в хуторе не услышишь, — говорил обрадованный Нагульнов, пряча протокол в папку.

Давыдов малтан ҫине тӑрсах вак-тӗвек выльӑхсемпе чӑх-чӗпсене пӗрлештерессине хирӗҫлерӗ, анчах Нагульнов татӑклӑнах ҫапла каласа хучӗ: колхозниксен пухӑвӗнче килте усракан пӗтӗм чӗрчунсене пӗрлештересси ҫинчен решени йышӑнтармасан, ҫураки туса ирттересси пӑчланса ларать, мӗншӗн тесен пӗтӗм выльӑх-чӗрлӗхе тата ҫакӑнпа пӗрлех чӑх-чӗпсене те пусса пӗтереҫҫӗ, терӗ.
Давыдов вначале упорно выступал против обобществления мелкого скота и птицы, но Нагульнов решительно заявил, что если на собрании колхозников не провести решения об обобществлении всей живности, то весенняя посевная будет сорвана, так как скот весь будет перерезан, и заодно и птица.

Нагульнов чышкисемпе юнасах ун ҫине тӑрӑнчӗ:
Нагульнов насыпался на него, потрясал кулаками:

— Каялла ил эсӗ ху сӑмахна, — терӗ Нагульнов шӑппӑн.
— Возьми это слово обратно, — тихо попросил Нагульнов.

— Акӑ каллех эпӗ ухмах пулса тӑтӑм… — Нагульнов салхуллӑн пуҫне усрӗ, унтан ҫав самантрах ӑна, йӗнер качисене туйнӑ лаша пек, картах ҫӗклерӗ, янӑрашма тытӑнчӗ:
— Вот опять я вышел дурак… — Нагульнов понуро опустил голову и тотчас же вскинул ее, как конь, почувствовавший шенкеля; загремел:

Хальхинче те акӑ Нагульнов, Давыдова темле урлӑ-пирлӗ пӑхкаласа кӗтсе илчӗ, ҫапах та, Лушка тухсанах, хӗрӳленсех калаҫма тытӑнчӗ:
Вот и на этот раз Нагульнов встретил Давыдова, все как-то посматривая вкось и вниз, но после того, как Лушка вышла, заговорил оживленнее:

Нагульнов ӑна ҫӗнӗ хваттере, ача-пӑчасӑр колхозник Филимонов патне ӑсатса ячӗ.
Нагульнов проводил его на новую квартиру, к бездетному колхознику Филимонову.

Унтан нумай килет: — Нагульнов, тем ӗмӗтленнӗн йӑл кулса ячӗ те, хӗрӳленсех малалла каларӗ: — Мӗнпур пек чикӗсене аркатса тӑкӑпӑр та акӑ, эпӗ ун чухне хамах пуринчен малтан: «Яра парӑр, урӑх юнлӑ хӗрарӑмсене качча илӗр!» — тесе кӑшкӑрса ярӑп.
От нее многое зависает: — Нагульнов мечтательно улыбнулся и с жаром продолжал: — Вот как поломаем все границы, я первый шумну: «Валяйте, женитесь на инакокровных!»

Анчах Нагульнов нимӗн пулман пекех сӑмахне малалла тӑсрӗ:
Но Нагульнов невозмутимо продолжал:

— Мӗнле калаҫмалла-ши санпа? — Нагульнов пӳлӗм тӑрӑх уткаласа ҫӳреме тытӑнчӗ, пӳрнисене шӑтӑртаттарса илчӗ, хуллен кӑна, ытарлӑн, йӑл кулса илчӗ.
— С тобою как говорить-то? — Нагульнов ходил по комнате, похрустывал пальцами, тихо, с лукавинкой улыбался.

Халӗ ӗнтӗ эсӗ колхозниксем умӗнче куҫна епле мӑчлаттаркаласа тӑрӑн-ши, Нагульнов?
Как ты теперь будешь перед колхозной массой глазами моргать, Нагульнов?