Шырав

Чуб

Каллӗ те маллӗ чупкаласа ҫӳренӗ хушӑра вӑл, ытла хыпӑннипе ӗнтӗ, пӗр миххинче дьяк ларнине манса, Чуба ҫав михӗ ҫинелле тӗллесе кӑтартрӗ йывӑр кӗлеткеллӗ Чуб дьяк пуҫӗ ҫинех хӑпарса ларчӗ темелле ӗнтӗ, сивӗре шӑннӑ аттисемпе вӑл унӑн пуҫне хӗстерсех лартрӗ, анчах мӗскӗн дьяк темле ыратсан та, ни ӳсӗрме, ни ӗхлетме хӑяймарӗ.
металась как угорелая и, позабывшись, дала знак Чубу лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк, бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтением боли, когда сел ему почти на голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков.

«Тимӗрҫӗ ку! — терӗ вара Чуб, хӑлхаллӑ ҫӗлӗкне ярса илсе.
— Это кузнец! — произнес, схватясь за капелюхи, Чуб.

«Шаккакан пур-им?» терӗ Чуб, калаҫма чарӑнса.
— Стучит кто-то, — сказал остановившийся Чуб.

Хӑй ҫапла тӗртсе илме пултарнине кура хытӑ хӗпӗртесе, Чуб хӑй ӑшӗнче чӗререн мухтанса савӑнчӗ, Солоха пӗр мана ҫеҫ килӗштерет вӗт-ха, тесе шухӑшларӗ вӑл.
И, восхищенный таким своим замечанием, Чуб засмеялся, внутренно торжествуя, что он один только пользуется благосклонностью Солохи.

Чӑнах, кӗтмен вӗт? тен, чӑрмантартӑм эп сана… — Чуб Солоха ҫине савӑнӑҫлӑн та чеереххӗн тинкерсе пӑхса илчӗ.
— Ты, может быть, не ожидала меня, а? правда, не ожидала? может быть, я помешал?.. — продолжал Чуб, показав на лице своем веселую и значительную мину.

«Сывӑ-и, Солоха! — терӗ Чуб, пӳрте кӗрсе, — эпӗ килессе кӗтмӗн пуль ӗнтӗ эс, ҫапла-и?
— Здравствуй, Солоха! — сказал, входя в хату, Чуб.

…» халь ӗнтӗ паллӑ мар, мӗне тӗртсе пӑхӗ-ши дьяк хӑйӗн вӑрӑм пӳрнисемпе, анчах ҫак вӑхӑтра сасартӑк алӑка шаккани тата Чуб козак сасси илтӗнчӗ.
Неизвестно, к чему бы теперь притронулся дьяк своими длинными пальцами, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Чуба.

Хутаҫ ҫӗкленӗ хӗрсем ушкӑнӗпех Чуб пӳртне кӗрсе тулчӗҫ те Оксанӑна хупӑрласа илчӗҫ.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану.

Анчах куҫ умӗнче юр урлӑ та пирлӗ ҫавӑрттарман пулсан, Чуб мӗнле утнине чылайччен курма пулатчӗ.
Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще можно было бы видеть как Чуб передвигался.

Чуб ҫурӑмне хыҫкаларӗ те тӗпӗр еннелле уттара пачӗ.
Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону.

«Пӑх-ха эс ӑна, мӗн хӑтланать вӑл, тупӑннӑ паттӑр! — терӗ Чуб, урамра пӗччен ҫеҫ юлсан.
— Смотри, как расхрабрился! — говорил Чуб, оставшись один на улице.

«Мӗн ҫак эс! — тесе илчӗ Чуб.
— Что ж ты! — произнес Чуб.

«Ҫук, хам кам иккенне калас мар, — терӗ Чуб, хӑй ӑшӗнче: — пӗлме ҫук, хӗнесе те тӑкӗ вӑл, эсрелле пуҫӗ!» — вара ҫавӑнтах сассине улӑштарса сӑмах хушрӗ:
«Нет, не скажу ему, кто я, — подумал Чуб, — чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок!» — и, переменив голос, отвечал:

Чуб тимӗрҫӗ сассине палласа илсе, кӑштах каялла чакрӗ.
Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад.

Ҫулӗ унталла мар пулас пирӗн, урӑх ҫӗрелле кайнӑн туйӑнать, — терӗ Чуб, кӑшт аяккарах пӑрӑнса.
Мы, кажется, не туда идем, — сказал, немного отошедши, Чуб.

Анчах вӑл тарӑхни ячӗшӗн ҫеҫ пулчӗ: тӗрессипе, ҫил-тӑман тухнишӗн Чуб хытах хӗпӗртерӗ.
Впрочем, эта досада была притворная: Чуб очень рад был поднявшейся метели.

Чӑнах та, ҫил-тӑман тухнӑ-тухманах, ҫил куҫран кастарма пуҫласанах, Чуб килтен тухнӑшӑн ӳкӗнчӗ.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние.