Шырав

Цветаев

Ӑна Цветаев хыттӑн каласа татать:
Его резко оборвал Цветаев:

Бюрократизма хирӗҫ, демократишӗн тӑракан оппозиционерсем хушшинче, тӗслӗхрен, нумай пулмасть бюрократла ӗҫленӗшӗн ӗҫрен кӑларнӑ Туфта пек ҫынсем, соломенецсене хӑйӗн «демократийӗпе» тарӑхтарса ҫитернӗ Цветаев пеккисем е тата Подольск районӗнче ҫынсене хӗсӗрленӗшӗн тата команда йӗркипе ӗҫленӗшӗн губком виҫӗ хутчен те ӗҫрен кӑларнӑ Афанасьев пеккисем пулни интереслӑ япала мар-ши?
Не чудно ли, товарищи, что среди оппозиционеров, ратующих против бюрократизма, за демократию, такие, например, лица, как Туфта, недавно снятый с работы за бюрократизм, Цветаев, хорошо известный соломенцам своей «демократией», или Афанасьев, которого губком трижды снимал с работы за его командование и зажим в Подольском районе?

Унпа пӗрле Цветаев тата Шумский пурччӗ.
С ним были Цветаев и Шумский.

Шумскийпе юнашар ларакан Цветаев ҫиленсе пӑшӑлтатрӗ:
Цветаев, сидевший рядом с Шумским, прошептал с бешенством:

— Малалла Цветаев сассине улӑштарчӗ те тӑрӑхласа кулса ыйтрӗ.
— И, меняя тон, Цветаев спросил с холодной насмешкой.

Цветаев кӗтесрен кӑшкӑрса ячӗ:
Цветаев из угла крикнул:

Унтан Цветаев аран-аран сӑмах хушрӗ:
Затем трудно произнесенное Цветаевым:

Цветаев ӑнланмалла мар мӑкӑртатса илчӗ, хӑй шухӑшне ӑнланнине сиссе, вӑл ҫиленсе кайрӗ.
Цветаев заговорил что-то несвязное и, чувствуя, что его поняли, обозлился:

«Анна уншӑн нимех те мар пулсан, Цветаев ун пек пӑлханас ҫук. Анна уншӑн хаклӑ пулсан…»
«Если бы Анна ему была безразлична, Цветаев так бы не волновался. А если Анна ему дорога, то…»

Юлашки сӑмахне каланӑ чух Цветаев тӳсеймерӗ, куҫне пытарчӗ.
— В конце фразы Цветаев не выдержал и отвел глаза в сторону.

Цветаев тӳсеймесӗр хулпуҫҫисене сиктеркелесе илчӗ.
Цветаев беспокойно шевельнул плечами.

Цветаев ӑна коридора илсе тухрӗ, ҫын ҫӳремен кӗтесре тытса чарчӗ те, сӑмах тупма аптӑраса, аран-аран каларӗ:
Цветаев вывел его в коридор и, остановившись в глухом закоулке, волнуясь и не зная, с чего начать, наконец выговорил:

Хӗрсе ӗҫленӗ хушӑра цеха Цветаев пырса кӗчӗ те Корчагина чӗнсе илчӗ.
В разгар работы в цех вошел Цветаев и позвал к себе Корчагина.

Пӳлӗмре калаҫакансен сассисене хуплама тӑрӑшса, Цветаев хыттӑн калаҫма тытӑнчӗ.
Стараясь перекричать разговаривающих в комнате, Цветаев повел переговоры.

— Пӗтер, Павка, текех чӑтса тӑма хал ҫук, — йӑлӑнчӗ тар юхтарса ларакан Цветаев.
— Кончай, Павка, нет моих сил больше, — обливаясь потом, взмолился Цветаев.

Цветаев кӑшт турткаланса илчӗ.
Цветаев нетерпеливо шевельнулся:

— Кала-ха, Цветаев, мӗншӗн ҫиленетӗн эсӗ мана? —
— Скажи, Цветаев, за что ты на меня зуб имеешь?

— Мӗн ҫинчен пулать сан сӑмаху? — ыйтрӗ Цветаев илтӗни-илтӗнми сасӑпа.
— О чем речь пойдет? — глухо спросил Цветаев.

Малтанлӑха Цветаев хирӗҫ ҫаптаркаласа пычӗ, анчах ответлӑ секретарь — туберкулез ҫунтарнипе сӑнӗ сарӑхса кайнӑ, чылай ҫула ҫитнӗ Лопахин лайӑхах ҫапса хӗстернӗ хыҫҫӑн, вӑл парӑнчӗ те хӑйӗн йӑнӑшӗсене ҫурмалла тенӗ пек йышӑнчӗ.
Сначала он было запетушился, но, припертый в угол выступлением ответственного секретаря Лопахина, пожилого, с желто-бледным лицом от сжигающего его туберкулеза, Цветаев сдался и наполовину свою ошибку признал.