Шырав

Монтигомо

Марья Васильевна та каҫӑрӑларах тӑрать те вӑхӑт-вӑхӑт хӑйӗн ҫинҫе аллипе ҫӳҫне тӳрлеткелесе илет: «Монтигомо Хурчӑка Чӗрни, тесе чӗнеттӗм ӑна эпӗ тахҫан», тет вӑл.
И Марья Васильевна сидела выпрямившись, с неподвижным лицом и иногда поправляла узкой рукой причёску. «Монтигомо Ястребиный Коготь, я его когда-то так называла».

«Монтигомо Хурчка Чӗрне, ҫапла чӗнеттӗмччӗ эпӗ ӑна».
«Монтигомо Ястребиный Коготь, я его когда-то так называла».

— Юрать, Монтигомо пултӑр эппин, — терӗм эпӗ.
— Хорошо, Монтигомо, — сказал я.

Чеховӑн пӗр калав пур, унта темӗнле хӗрлӗ ҫӳҫлӗ ача хӑйне хӑй ялан «Монтигомо Хурчка Чӗрне» тесе калать.
У Чехова есть такой рассказ, в котором какой-то рыжий мальчик все время называет себя Монтигомо Ястребиный Коготь.

Тен, халӗ вӑл Татаринов капитана «Монтигомо Хурчка Чӗрне» тени кӑштах кулӑшларах тухать пулӗ.
Может быть, теперь это кажется немного смешным, что капитана Татаринова она называла «Монтигомо Ястребиный Коготь».

— Монтигомо Хурчка Чӗрне, — терӗ Марья Васильевна, унӑн сасси пӗрремӗш хут кӑштах чӗтресе илчӗ.
— «Монтигомо Ястребиный Коготь», — сказала Марья Васильевна, и в первый раз голос у нее немного дрогнул.