Шырав

Шырав ĕçĕ:

Иваныч (тĕпĕ: ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

— Ҫапла, — пуҫларӗ вӑл каллех, кресло ҫинче халачӗпе хупӑрланарах тӳрленсе ларса, — хам пурнӑҫра эпӗ лайӑххине те, начаррине те нумай курнӑ; анчах ак ҫакӑ лайӑх пӗлет, — терӗ вӑл, ҫӑлӑнӑҫ кӳрекен туррӑн канва ҫине тӗрлесе тунӑ сӑнне, кровачӗ тӗлӗнче ҫакӑнса тӑраканскере, кӑтартса, — Карл Иваныч тӳре кӑмӑллӑ пулман тесе никам та калама пултараймасть!..
«Да, — начал он опять, поправляясь в кресле и запахивая свой халат, — много я испытал и хорошего и дурного в своей жизни; но вот мой свидетель, — сказал он, указывая на шитый по канве образок спасителя, висевший над его кроватью, — никто не может сказать, чтоб Карл Иваныч был нечестный человек!

IX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ку тӗлте Карл Иваныч чылаях чарӑнса тӑчӗ, вара хӑйӗн ырӑ сенкер куҫӗпе ҫаврӑнса пӑхрӗ те кӑмӑллӑ асаилӳсемпе савӑнакан ҫын пек ӑшшӑн кулма тытӑнчӗ.
Тут Карл Иваныч сделал продолжительную паузу и, закатив свои добрые голубые глаза, слегка покачивая головой, принялся улыбаться так, как улыбаются люди под влиянием приятных воспоминаний.

Ку тӗлӗшпе мана Карл Иваныч хӑвӑрт лӑплантарчӗ.
Карл Иваныч тотчас же успокоил меня на этот счет.

«Ун чухне самана хӑрушӑччӗ, Николенька, — тӑсрӗ малалла Карл Иваныч, — ун чухне Наполеон пурччӗ. Вӑл Германие ҫӗнтерсе илесшӗн пулчӗ те, эпир хамӑр тӑван ҫӗршыва юлашки юн тумламӗччен хӳтӗлерӗмӗр!
«Тогда было страшное время, Николенька, — продолжал Карл Иваныч, — тогда был Наполеон. Он хотел завоевать Германию, и мы защищали свое отечество до последней капли крови!

— Эсир тӳре кӑмӑллӑ ҫын, Карл Иваныч! — терӗ мана атте, вара чуптуса илчӗ.
— Вы честный человек, Карл Иваныч! — сказал мне папенька и поцеловал меня.

VIII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Карл Иваныч хӑйӗн пурнӑҫӗ ҫинчен кайран пӗр хут ҫеҫ мар, пӗрешкел йӗркепе, пӗр сӑмахсемпех, пӗр сасӑпа каласа кӑтартнине пула, эпӗ унӑн калавне пӗр сӑмах улӑштармасӑр ҫырса кӑтартасса шанатӑп: паллах, вӑл вырӑсла тӗрӗс калаҫайманнине кӑтартса тӑмастӑп.
Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке, одних и тех же выражениях и с постоянно неизменяемыми интонациями, рассказывал мне впоследствии свою историю, я надеюсь передать ее почти слово в слово: разумеется, исключая неправильности языка, о которой читатель может судить по первой фразе.

Карл Иваныч хӑй ҫывӑхӗнчи пӗчӗк сӗтел ҫине чавсаланчӗ, табак шӑршлакаларӗ те, тӳпенелле пӑхса, пире диктант ҫыртарнӑ чухнехи пек васкамасӑр, пыртан тухакан ӑрасна сасӑпа хӑйӗн калавне ҫапла пуҫларӗ:
Карл Иваныч облокотился рукою о столик, стоявший подле него, понюхал табаку и, закатив глаза к небу, тем особенным, мерным горловым голосом, которым он обыкновенно диктовал нам, начал так свое повествование:

Карл Иваныч хӑйӗн кӑмӑлӗн туйӑмӗсене парӑннӑ чухне ҫынсем итленине е итлеменнине пӑхмасӑр, чӗринчи шухӑшсене хӑйшӗн хӑй каласа парать; вӑл халь ҫакнашкал кӑмӑллӑ пулнине асӑрхаса, эпӗ шарламасӑр, унӑн ырӑ пичӗ ҫинчен куҫа илмесӗр, кровать ҫине лартӑм.
Заметив, что Карл Иваныч находился в том чувствительном расположении духа, в котором он, не обращая внимания на слушателей, высказывал для самого себя свои задушевные мысли, я, молча и не спуская глаз с его доброго лица, сел на кровать.

Карл Иваныч ман ҫине пӑхса илчӗ те каллех тепӗр еннелле ҫаврӑнса тӑчӗ, анчах вӑл ман ҫине хӑвӑрттӑн пӑхса илнинче эпӗ кӑмӑл туртманнине мар, вӑл сивӗ пулнине эпӗ ҫакӑнпа ӑнлантарнӑччӗ, чӑннипех те хытӑ хуйхӑрнине куртӑм.
Карл Иваныч взглянул на меня и снова отвернулся, но в беглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел не равнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю, сосредоточенную печаль.

— Ирӗк парсамӑр, эпӗ пулӑшам сире, Карл Иваныч, — терӗм эпӗ, ун патне пырса.
— Позвольте, я помогу вам, Карл Иваныч, — сказал я, подходя к нему.

Эпӗ хамӑн выран ҫине выртрӑм, анчах халиччен ҫакна тума яланах чарнӑ Карл Иваныч мана нимӗн те каламарӗ, халь ӗнтӗ вӑл пире текех ятламанни, чарманни тата унӑн пирӗн ҫумра нимӗнле ӗҫ те ҫукки ҫинчен шухӑшласа илни мана кӗҫех уйрӑлу вӑхӑчӗ ҫитессе уҫӑмлӑн аса илтерчӗ.
Я прилег на свою постель, но Карл Иваныч, прежде строго запрещавший делать это, ничего не сказал мне, и мысль, что он больше не будет ни бранить, ни останавливать нас, что ему нет теперь до нас никакого дела, живо припомнила мне предстоящую разлуку.

Юлашки вӑхӑтра Карл Иваныч пирӗнпе уйрӑмах сивӗ пулчӗ: вӑл пирӗнпе нимӗнле ҫыхӑну та тытасшӑн мар пек туйӑнчӗ.
Обращение с нами Карла Иваныча в последнее время было как-то особенно сухо: он как будто избегал всяких с нами сношений.

Пиртен яланлӑхах уйрӑлса каяс умӗнхи ҫӗрле мамӑклӑ халат, хӗрлӗ калпак тӑхӑннӑ Карл Иваныч кровать ҫумӗнче тӑратчӗ, вӑл чемоданӗ ҫинелле пӗшкӗнсе, ун ӑшне хӑйӗн япалисене тирпейлӗн вырнаҫтара-вырнаҫтара хуратчӗ.
Поздно вечером накануне того дня, в который Карл Иваныч должен был навсегда уехать от нас, он стоял в своем ваточном халате и красной шапочке подле кровати и, нагнувшись над чемоданом, тщательно укладывал в него свои вещи.

Вара чӑнах та ҫак калаҫу хыҫҫӑн икӗ кунтан Карл Иваныч хӑйӗн вырӑнне шукӑль ҫынна — ҫамрӑк француза пачӗ.
И действительно, через два дня после этого разговора Карл Иваныч уступил свое место молодому щеголю французу.

VII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

— Ҫав тара Карл Иваныч хӑй панӑ тет вӗт Вольдемар, — васкасах каласа хучӗ Мими.
— Вольдемар сказал, что сам Карл Иваныч дал ему этот порох, — подхватила Мими.

Карл Иваныч, ӑна кукамай ачасен аслашшӗ тесе чӗнет, хӑйӗн эпӗ пӗлекен хисепе тивӗҫ кукшине сасартӑк, тур пӗлет темшӗн, ҫӳҫне шӑп пуҫ варри тӗлӗнчен ҫиппе ик енне уйӑрса турамалли хӗрлӗ парикпе улӑштарнӑскер, мана ӑнланма ҫук кулӑшла ҫын пек туйӑнчӗ, ҫакна эпӗ халиччен асӑрхаманнипе хамран хам тӗлӗнтӗм.
Карл Иваныч, которого бабушка называла дядькой и который вдруг, бог знает зачем, вздумал заменить свою почтенную, знакомую мне лысину рыжим париком с нитяным пробором почти посередине головы, показался мне так странен и смешон, что я удивлялся, как мог я прежде не замечать этого.

IV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ҫаксем пурте питӗ лайӑх; анчах мӗншӗн тӑрӑхласа каларӑм-ха эпӗ Карл Иваныч пирки?
Все это было очень хорошо; но зачем я с насмешкой отзывался о Карле Иваныче?

XXI сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Перчетке Карл Иванычӑн пулнине ӑнлантартӑм, Карл Иваныч хӑй мӗнле ҫын пулни, хӗрлӗ калпакне хывсан вӑл кулӑшла курӑнни, пӗррехинче симӗс бекешӑпа лаша ҫинчен ӳкни — тӳрех кӳленчӗке лекни т. ыт.
Я объяснил, что перчатка принадлежала Карлу Иванычу, распространился, даже насколько иронически, о самой особе Карла Иваныча, о том, какой он бывает смешной, когда снимает красную шапочку, и о том, как он раз в зеленой бекеше упал с лошади — прямо в лужу, и т. п.

Эпе кӗпе-йӗм шкапӗсене йӑлтах ухтарса тухрӑм, ҫапах пӗринче ҫул ҫине тӑхӑнмалли хамӑрӑн симӗс алсасене, тепринче ҫемҫе сӑрантан ҫӗлетнӗ хӑрах перчетке ҫеҫ тупрӑм, вӑл мана пачах юрӑхсӑр, мӗншӗн тесен вӑл кивелсе, вараланса пӗтнӗ, шалпар, ҫитменнине унӑн вӑта пӳрнески ҫук, ӑна Карл Иваныч шыҫнӑ аллине тӑхӑнтарма тахҫанах касса пӑрахнӑ пулмалла.
Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.

Шап-шурӑ мӑйӗ ҫинче хура бархат хӑю пур; пуҫне тӗксӗмрех сарӑ кӑтра ҫӳҫ хупласа тӑрать; ӑна пула пичӗ татах та чиперрӗн курӑнать, кӑтра ҫӳҫӗсем ҫара хулпуҫҫийӗ ҫинче ытла та илемлӗ авкаланса выртнӑран ӑна кӑтралатма иртенпех «Московские ведомости» татӑкӗсемпе чӗркенӗ тата вӗри тимӗр хӗскӗчсемпе хӗртнӗ тесе кирек кам, хуть Карл Иваныч хӑй каласан та, ӗненес килмест.
На беленькой шейке была черная бархатная ленточка; головка вся была в темно-русых кудрях, которые спереди так хорошо шли к ее прекрасному личику, а сзади — к голым плечикам, что никому, даже самому Карлу Иванычу, я не поверил бы, что они вьются так оттого, что с утра были завернуты в кусочки «Московских ведомостей» и что их прижигали горячими железными щипцами.

XX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика