Шырав

Дымшаков

— Эсӗ, хунчӑкам, мана ан хӗрхен, атту, сана кура, эпӗ те ӳлеме тытӑнатӑп, — хӑрах пит ҫӑмартине турткалантарса кулса ячӗ Дымшаков, — конференци ҫиттӗр-ха, ун чухне санӑн Коробинна тӗрӗссине куҫранах калӑпӑр.
— Ты меня, племянница, не жалей, а то, глядя на тебя, и я навзрыд заплачу, — судорожно усмехнулся Дымшаков, — дождемся конференции и Коровину твоему правду в глаза скажем.

Хӑй кулса, тӑрӑхласа калаҫнӑран Ксение Дымшаков пусӑрӑнчӗ пек туйӑнчӗ.
Ей казалось, что Дымшаков подавлен ее иронией.

— Эсӗ мана, хунчӑкам, ухмах тесе ан шутла! — терӗ Дымшаков, кӑмӑллӑн кулса ярса.
— Ты меня, племянница, дураком не выставляй! — сказал Дымшаков и обезоруживающе рассмеялся.

Мӑйӗнчи шултра шӑлан ҫырли евӗр йӑмӑх хӗрлӗ шӑрҫа ярӑмне тыткаланӑ май Дымшаков ҫине шӑтарас пек ӳпкевлӗн пӑхса, Ксени ҫапла ыйтрӗ:
Теребя на шее нитку бус, словно из крупных ягод шиповника, и не спуская с Дымшакова напряженного и укоряющего взгляда, Ксения спросила:

Сӗтел патӗнче венски пуканӑн авӑнчӑк хыҫӗнчен тытса, кӑшт пуҫне каҫӑртса тӑракан Ксенин пит-куҫӗнче темӗнле чӑрсӑр хӑюлӑх пурри сисӗнчӗ, ҫакна курсан, Дымшаков хӑй те савӑнса кайӗ.
В том, как она стояла у стола, держась руками за гнутую спинку венского стула, чуть вскинув голову, было что-то дерзкое и смелое, и Дымшаков искренне залюбовался ею.

Акӑ мӗншӗн Ксени Дымшаков тӗрӗс мар калаҫнине текех итлесе выртма пултараймарӗ — кӑна тума унӑн чӑтӑм ҫитместех! — ҫитсӑ чаршава сирчӗ те сӗтел патне тухрӗ.
Вот почему, слушая вздорные рассуждения Дымшакова, Ксения наконец не выдержала, — это было просто свыше ее сил! — отдернула ситцевый полог и вышла к столу.

— Э, эсӗ ҫутӑ ҫӗре тух! — чӗнчӗ Дымшаков, сӑнран йӑлт улшӑнса, вӑл каллех ҫав тери чӑрсӑрланса кайрӗ.
— А ты выходи на свет, племянница! — позвал Дымшаков, разительно меняясь в лице и становясь снова вызывающе дерзким.

— Секретарь пирӗн пата, тен, кӗмӗ те, районта вара ай мӗн хӑтланаҫҫӗ пуль! — терӗ Дымшаков тӑрӑхласа кулса.
— Секретарь, может, к нам и не завернет, а в районе что творится — пыль столбом! — язвительно усмехаясь, заговорил Дымшаков.

— Ан шиклен-ха, амӑшӗ, малтанах, — терӗ Дымшаков, арӑмне хулпуҫҫинчен ачашшӑн ытамласа; унӑн кӑшт хӑйӑлти сассинче вӑл хӑйӗнчен хӑй кулни сисӗнчӗ, ҫакӑ ӑна унӑн ҫӑмӑл мар пурнӑҫӗнче пӗрре ҫеҫ мар пулӑшнӑ пулмалла — халӗ ним сӑлтавсӑр никама та лартмаҫҫӗ — йӗксӗк Берие шӑрка пек лапчӑтса хучӗҫ.
— Не дрожи, мать, впереди страха, — ласково обнимая жену за плечи, проговорил Дымшаков, и в тихом, размягченном хрипотцой голосе его зазвучала веселая издевка над собой, которая, видимо, не раз помогала ему в его нелегкой жизни, — если жить да при каждом слове оглядываться — да пропади она пропадом, такая жизнь!

— Эсӗ мана ӗлӗкхи ҫинчен ан кала, — ҫилленсе кайрӗ Дымшаков.
— Ты мне про то, что раньше было, не поминай! — зло оборвал Дымшаков.

Ҫакӑ вара, — Дымшаков хӑйне шиклӗн итлекен арӑмӗ ҫинелле пуҫне сӗлтрӗ, — саплӑк ҫине саплӑк лартнӑ тумпа ҫӳремен пулӗччӗ!..
А она вот, — Дымшаков кивнул на пере-пуганно слушавшую его жену, — не ходила бы в чиненом-перечиненом!..

Корней вӑл вӑхӑтра, йывӑр ӗҫрен хӑраса ӳксе, хӑй хут сахал пӗлни ҫине, ватлӑхра чирлекелеме пуҫлани ҫине йӑвантарса, председатель пуласран пӑрӑнса юлнӑ, колхоза Аникей Лузгин аллине панӑ, ку вара, Дымшаков шучӗпе, Корней халӑх интересӗсене сутнине пӗлтернӗ.
Дымшаков считал, что Корней в то время смалодушничал, испугался тяжелого бремени, отговорился своей малограмотностью, старческими недомоганиями и, передав колхоз в руки Аникея Лузгипа, по сути дела, предал всех односельчан.

Корней лайӑх ӑнланнӑ: кӗрӳшӗ ӑна ҫамрӑк чухне тӳпелешме питех юратманшӑн та, вӑл тӑван ялне пӑрахса кайнӑшӑн та айӑпламан; ҫук, Дымшаков Корнее вӑл колхозшӑн чи йывӑр вӑхӑтра председатель пулма килӗшменшӗн халӗ те кӳренсе пурӑннӑ.
Он хорошо понимал, что зять ставит ему в вину не то, что в молодости он неохотно влезал в драки, не то даже, что он покинул родную деревню; нет, Дымшаков по-прежнему не прощал ему того, что в самый трудный для колхоза час Корней не захотел стать во главе колхоза.

— Яланах пӗтсен ҫитеттӗн, ӑнран кайнӑ тӗле! — хӑйӗннех печӗ Дымшаков, ӳсӗррипе тутисене чалӑштарса.
— Являлся завсегда к шапошному разбору, — твердил свое Дымшаков и нехорошо кривил в пьяной усмешке губы.

— Пӗлетӗп эпӗ ӑна, сан юратнӑ пиччӳне! — чарӑнмарӗ Дымшаков, хӑйӗн хӗрлӗ варӑм ҫӳҫлӗ пуҫне Корней питӗнчен сӗртӗнес пекех сулласа.
— Знаю я его, твоего разлюбезного братца! — не унимался Дымшаков и лез своей рыжей гривой в самое лицо Корнею.

Дымшаков мӑшкӑллӑн кулса илчӗ.
— Дымшаков хмыкнул.

Дымшаков, пуҫне каҫӑртса, тапакпа саралса ларнӑ шултра шӑллӑ ҫӑварне карса, аслати- авӑтнӑ пек ахӑлтатса кулса ячӗ, — Аниҫҫе хӑлхисене ывӑҫ тупанӗпе хупларӗ.
Дымшаков захохотал, запрокидывая голову, широко открывая рот, полный крупных, желтых от табака зубов, так оглушительно и раскатисто, что Анисья прикрыла ладонями уши.

Мӗн те пулин шӑршланӑ пек, сывлӑша пысӑк сӑмса шӑтӑкӗсемпе туртса, мӑкӑр ҫамки ҫине ир кӑвакарнӑ хӗрлӗ ҫӳҫӗн кӑтрисене кӑларса, Дымшаков кепкине вӑрт хывса пӑрахрӗ те, вӗсем Корнейпе темиҫе ҫул мар, пӗр икӗ-виҫӗ кун ҫеҫ курман пек лӑпкӑн сӑмах хушрӗ:
Втянув крупными ноздрями воздух, как бы принюхиваясь к чему-то, Дымшаков бросил наотмашь кепку, выпустив на бугристый лоб рыжие, рано поседевшие кудри, и сказал с будничным спокойствием, точно они не виделись с Корнеем не несколько лет, а каких-нибудь два-три дня:

«Вӑт тӗлӗнтермӗш этем», — шухӑшларӗ Ксени Дымшаков ҫинчен.
«Вот чудак», — подумала Ксения о Дымшакове.