Чӑваш чӗлхин икчӗлхеллӗ ҫӳпҫи

Ҫак ҫынна кӑмӑллаттаракан вӑй вӑл хӑйне нимӗнле позӑсӑр тыткаланинчен, вӑл хӑйӗн ӗҫӗ тӳрре тухассине пӗр иккӗленмесӗр шаннинчен тухса тӑрать, ку — револьюциллӗ ҫапӑҫӑва мӗн пур пурнӑҫне панӑ ҫынсен яланхи уйрӑмлӑхӗ.

Обаяние этого человека шло от его простоты, лишенной какой-либо позы, от непоколебимой уверенности в правоте своего дела, которая так характерна для людей, всю свою жизнь посвятивших революционной борьбе.

Саккӑрмӗш сыпӑк // .

— Ку вӑл ӑнланмалла япала, — терӗ хохол, хӑйне майлӑ кулса, — вӗсене закон пире тыткаланинчен йӑвашрах тыткалать, тата вӗсем законпа пирӗнтен ытларах усӑ кураҫҫӗ.

— Это понятно, — сказал хохол со своей усмешкой, — к ним закон все-таки ласковее, чем к нам, и нужды они в нем имеют больше, чем мы.

XIX // .

Эпир негрсене тыткаланинчен лайӑхрах-и?

Лучше, чем мы с неграми?

Ҫирӗм улттӑмӗш сыпӑк // .

Туземецсем ҫулҫӳревҫӗсене мӗнле йышӑнасси пурӗ те ҫулҫӳревҫӗсен хӑйсене хӑйсем мӗнле тыткаланинчен килнӗ: лайӑх капитансене вӗсем лайӑх йышӑннӑ, сиввӗн калаҫакан ӗмӗтсӗрсене — начар.

Прием, оказываемый туземцами путешественникам, всецело зависел от поведения самих путешественников: хорошим капитанам оказывали отличный приём, грубым и жадным — дурной.

Иккӗмӗш сыпӑк // .

Жухрай хӑйне хӑй тӳрккес те, анчах кӑмӑллӑн тыткалани мана Ольшинский хӑйне европеец пек тыткаланинчен ытларах килӗшет.

Грубоватая простота Жухрая мне несравненно ближе, чем европейский лоск Олыиинского.

Иккӗмӗш сыпӑк // .

Халӗ пӗтӗм ӗҫ вӑл малалла хӑйне мӗнле тыткаланинчен килет, ӑнланатӑн-и?

Сейчас все зависит только от того, как она будет себя вести, понимаешь?

15 // .

Вӑл хӑйне тыткаланинчен: манӑн тӳсӗмлӗх ҫителӗклӗ-ха, эпӗ никама пӳлме те, чарма та шутламастӑп — кашни мӗн калас тет, ҫавна пӗтӗмпех каласа кӑтарттӑр тенӗ пек туйӑнчӗ.

Всем своим поведением он как бы говорил, что запасся достаточным терпением и не намерен никого ни прерывать, ни останавливать — пусть каждый высказывает все, что считает нужным.

7 // .

Ҫакна нимӗҫсем хӑйсене хӑйсем мӗнле тыткаланинчен те курма пулнӑ.

Это заметно было и по поведению немцев.

Саккӑрмӗш сыпӑк // .

Анчах хӑвна ху арҫын шучӗпе тӑранса пурӑнакан еркӗн хӗрарӑм пек тыткаланинчен урӑх эпӗ нимӗн те курмастӑп-ха.

Я же ничего не вижу, кроме того, что ты ведешь себя, как кокотка…

XXII // .

Ӑна строевой казаксен ретне илни нумаях пулмасть пулин те, унӑн хӑюллӑ, ӑслӑ пит-куҫӗнчен, хӑйне хӑй пӗр шиксӗр, лӑпкӑ тыткаланинчен вӑл ӗнтӗ казаксем тата ялан хӗҫпӑшал ҫакса ҫӳрекен ытти пур ҫынсем те хӑйсене паттӑррӑн та мӑнкӑмӑллӑн тыткалас йӑлисене пӗтӗмпех хӑнӑхса ҫитме ӗлкӗрни, вӑл ӗнтӗ казак тата чӑн-чӑн казаксенчен нихӑш енӗпе те кая мар пулнине ӑнланни курӑнать.

Несмотря на то, что он недавно был собран в строевые, по широкому выражению его лица и спокойной уверенности позы видно было, что он уже успел принять свойственную казакам и вообще людям, постоянно носящим оружие, воинственную и несколько гордую осанку, что он казак и знает себе цену не ниже настоящей.

VI // .

Тыткӑнрисен аллисене вӗренпе туртса ҫыхнӑччӗ, кун-ҫулӗ мӗнле пуласси хӑйсене мӗнле тыткаланинчен килнине вӗсем лайӑхах ӑнланса илнӗ.

Тем более что узники были связаны и знали, что их судьба зависит от их поведения.

Ҫирӗм саккӑрмӗш сыпӑк // .

Анчах вӑл хӑйне ӗлӗкхинчен начартарах мар тытнӑ пулсан, ун ҫине пӑхакан куҫсем вара нумай асӑрханӑ, нимӗнле урӑх куҫсем те ун чухлӗ курма пултарайман, — ҫапла, нимӗнле урӑх куҫсем те асӑрхама пултарайман пулӗччӗ ун чухлӗ: Лопухов хӑй те, — Марья Алексевна откуп енӗпе кайма ҫуралнӑ тесе йышӑннӑскер те, — Кирсанов хӑйне хӑй питӗ ирӗк тыткаланинчен тӗлӗннӗ, Кирсанов пӗр самантлӑха та улшӑнман, Лопухова ҫак сӑнавсем хытӑ савӑнтарнӑ, наука енчен илсе пӑхсан, вӗсем ӑна ирӗксӗрех психологи тӗлӗшпе чаплӑ сӑнав пулнипе интереслентернӗ.

Но если он держал себя не хуже прежнего, то глаза, которые смотрели на него, были расположены замечать многое, чего и не могли бы видеть никакие другие глаза, — да, никакие другие не могли бы заметить: сам Лопухов, которого Марья Алексевна признала рожденным идти по откупной части, удивлялся непринужденности, которая ни на один миг не изменила Кирсанову, и получал, как теоретик, большое удовольствие от наблюдений, против воли заинтересовавших его психологическою замечательностью этого явления с научной точки зрения.

XXIII // .

Ольга ӑна пӗр-пӗр ыйту парса, мӗнле те пулин профессортан тӗпченӗ пек, пӗтӗмпех ӑнлантарса пама ыйтни ӑна пуринчен ытларах тертлентерет; ҫавӑн пек ыйтусем парасси унӑн час-часах пулкалать, ку пӗрре те Ольга хӑйне педантла тыткаланинчен килмест, ахаль, пурне те пӗлесшӗн пулнинчен килет.

Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания знать, в чем дело.

IX сыпӑк // .