Шырав

Давыдов

Колхоз ӗҫӗсем ҫинчен, пурин ҫинчен те пӑртакшар калаҫкаласа, Давыдов ҫакна ытларах та ытларах ӑнланса илчӗ: унӑн лавҫи — пачах катӑк ӑслӑ ҫын мар: пурин ҫинчен те вӑл йӗркеллӗ, пӗлсе калаҫать, анчах пур ӗҫе те темле хӑйне евӗр хак парать, яланхи пек мар, урӑхла виҫепе виҫет.
Разговаривая о колхозных делах и обо всем понемногу, Давыдов все больше убеждался в мнении, что возница его — человек отнюдь не ущербленного ума; обо всем он рассуждал толково и здраво, но ко всякому явлению и оценке его подходил с какой-то своей, особой и необычной меркой.

Вӗсем малтанхи пекех ерипен уттарса пычӗҫ, анчах Давыдов, хӑй тӑрӑшни кӑлӑхах пулнине кура, Аржанова васкатмарӗ ӗнтӗ.
Они по-прежнему тащились шагом, но Давыдов, уверившись в том, что все его старания ни к чему не приведут, уже не торопил Аржанова.

— Ну, эсӗ те, Давыдов, чӗмеререн кая мар! — хаваслӑн хушса хучӗ лешӗ.
— Ну, и ты тоже, Давыдов, гусь не из последних! — весело отозвался тот.

Давыдов ал лаппипе Аржанова ҫурӑмӗнчен ҫапрӗ те, ӑна хӑй енне ҫавӑрса, унӑн чеен кулакан куҫӗсемпе сухалланса кайнӑ кӑмӑллӑ питне ҫывӑхранах курчӗ.
Давыдов хлопнул ладонью по спине Аржанова, повернул его к себе и близко увидел хитро смеющиеся глаза и доброе забородатевшее лицо.

«Ак сана тӑмсай пичче!» — чунтан тӗлӗнсе шухӑшларӗ Давыдов.
«Вот тебе и дядя с придурью!» — с искренним изумлением подумал Давыдов.

Давыдов пӗҫҫе ҫапса, пуҫне каялла ывӑтса, чунтан ахӑлтатса кулса ячӗ.
Давыдов рассмеялся от всей души, хлопая себя по коленям и запрокидывая голову.

Халӗ тин, Аржанов ҫине айккинчен пахса, Давыдов унӑн ҫилпе кушӑрканӑ, вистенсе тӑракан янахӗсем ҫинче йӑл кулнипе пулнӑ вӗт пӗркеленчӗксене асӑрхарӗ.
И тут-то, глядя сбоку на Аржанова, Давыдов впервые увидел у него где-то ниже обветренной, шелушащейся скулы мелкие морщины сдержанной улыбки.

Давыдов хаваслӑн кулса илчӗ.
Давыдов весело фыркнул.

— Мӗнле тилхепене? — тӳрех ӑнланса илеймерӗ Давыдов.
— Какие вожжи? — не понял сразу Давыдов.

— Мӗншӗн памастӑн-ха вара? — ыйтрӗ Давыдов, хӑй ҫине пӑхма пачах шутламан лавҫӑн питне курма кӑлӑхах тӑрӑшса.
— Это почему же ты не отдашь? — спросил Давыдов, тщетно пытаясь заглянуть в лицо упорно не желавшему смотреть на него вознице.

Давыдов чӑнласах ҫилленме пуҫларӗ.
Давыдов начал не на шутку сердиться.

Ҫурма ҫула ҫитсен, тӗлӗрсе пыракан Давыдов вӑранчӗ те тӳсеймесӗр хыттӑн ыйтрӗ:
На полпути Давыдов, очнувшись от дремоты, не выдержал, сурово спросил:

Ҫеҫен хирти ҫын сайра ҫӳрекен ҫул тумхахӗсем ҫинче лӑпкӑн силленсе пыракан Давыдов пуҫне пӗкрӗ те хӑй сисмесӗрех тӗлӗрсе кайрӗ.
Незаметно для самого себя Давыдов склонил голову и задремал, тихо раскачиваясь на ухабах и неровностях заброшенной степной дороги.

Давыдов хӑйне анлӑ хирте, вӗҫӗ-хӗррисӗр пӑсланса выртакан ҫеҫен хир ҫине салхуллӑн пӑхкаласа, ҫухалса кайнӑ пӗчӗк ҫын пек туйрӗ.
Маленьким и затерянным в этих огромных просторах почувствовал себя Давыдов, тоскливо оглядывая томящую своей бесконечностью степь.

Курӑкпа типсе ҫитмен хура тӑпран ӳсӗртекен шӑршине кӑкӑр тулли сывла-сывла, Давыдов вил тӑпри тӗмисен инҫетри речӗ ҫине нумайччен пӑхса пычӗ.
Всей грудью вдыхая хмельные запахи травы и непросохшего чернозема, Давыдов долго смотрел на далекую гряду могильных курганов.

Вара никам шуйттанӗ те, пирӗн хаклӑ Давыдов юлташ пек, ҫавнашкал пӑтӑрмаха лекмен пулӗччӗ.
Вот тогда бы ни один черт не попал в такой переплет, как сейчас наш дорогой товарищ Давыдов.

— Куртӑн-и, мӗнле пулса кайнӑ Давыдов юлташ?
— Видал, каков стал товарищ Давыдов?

Давыдов чӗркеленсе пӗтнӗ, шупкалса кайнӑ атӑ тӑхӑннӑ урине урапа ҫинчен усса ларать, ватӑ ҫын евӗр пӗкӗрӗлнӗ хӑй, енчен енне тӗлсӗр пӑхкалать.
Давыдов сидел на бричке, свесив ноги в обшарпанных, порыжелых сапогах, старчески горбясь и безучастно глядя по сторонам.