Шырав

Шырав ĕçĕ:

тӗрлӗ сăмах пирĕн базăра пур.

тӗрлӗ (тĕпĕ: тӗрлӗ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Аякран пӑхсан, туслӑ пурӑнни лешсене те, кусене те тарӑхтарнӑн е кӳрентернӗн туйӑнать; икӗ тӗрлӗ лагерьте пулни вӗсемшӗн лайӑхрах та пулӗччӗ-и тен.
Со стороны казалось, что состояние дружбы угнетает и почти оскорбляет тех и других и что им естественно было бы чувствовать себя в разных лагерях.

Улттӑмӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Эпир, пӗлетӗр-и, савӑнӑҫлӑ ҫынсене сайра куратпӑр, тепӗр тӗрлӗ каласан, пирӗнпе савӑнӑҫлӑ ҫынсене те кичем.
Мы, знаете, редко видим веселых людей, то есть я хотела сказать, что с нами даже веселым скучно.

Пиллӗкмӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Тӗрлӗ тӗслӗ маскӑсем тӑхӑннӑ ачасен вӑрӑм колонни залалла кӗрет.
Длинная колонна разнообразно замаскированных ребят уже вступала в залу.

Халӗ Воропаев калаҫакан чул пекех пулса тӑчӗ, ӑна нумай тӗрлӗ ӗҫ шанса пама пулать, тата вӑл ҫав ӗҫсене тӑвайӗ-ши, тесе иккӗленмелли те ҫук, мӗншӗн тесен унӑн урӑх нимле ӗҫ те ҫук тата вӑл яланах пӗр вырӑнта.
Теперь Воропаев сделался как бы говорящим камнем, которому можно поручить множество дел, с уверенностью, что он их выполнит, потому что ничем не занят и вечно на месте.

Тӑваттӑмӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Кунта тӗрлӗ кайӑксем пур — кунтисем те, вӗҫсе килнисем те, вӗсенчен хӑшпӗрисене Воропаев инвалидсен шутне кӗртрӗ: пӗрисем уксахлаҫҫӗ, теприсем чӗтретнипе аптраҫҫӗ, виҫҫӗмӗшсем тата нимӗн те илтмеҫҫӗ, ҫавӑнпа та вӗсем хӑрушлӑхсенчен нимӗн чухлӗ те хӑрамаҫҫӗ.
Тут были разные птицы — свои и залетные, появлялись и такие, в которых Воропаев признал инвалидов, — одни прихрамывали, другие страдали подергиванием, третьи были явно глухи и вследствие этого неестественно равнодушны к опасности.

— Эпӗ питӗ лайӑх пӗлетӗп, юлташ сывмар ҫын, столицӑри чаплӑ врачсем сире ҫителӗклӗ таранах пӑхса янӑ, ку енӗпе эпӗ сирӗн пирки йӑнӑшмастӑп, — калаҫма пуҫларӗ вӑл, тӗрлӗ майлӑ кулса: е пӗтӗм сӑн-пичӗпе, е куҫсемпе кӑна, е тути хӗррипе.
— Я отлично представляю себе, товарищ больной, что вы в достаточной степени избалованы столичными знаменитостями, и в этом отношении не делаю иллюзий на ваш счет, — заговорил он, улыбаясь по-разному — то всем лицом, то одними глазами, то краешком губ.

Виҫҫӗмӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

— Паекпа тӗрлӗ ӑпӑр-тапӑр вара?
— А паек да разный там шундер-мундер!..

Иккӗмӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Воропаев ҫак вӑрҫа вӑрҫса пӗтернӗ чиновнике чӗлхепе усӑ курма пӗлменнишӗн кӑна, вырӑс калаҫӑвӗшӗн питӗ характерлӑ тата унӑн илемлӗхне кӳрекен ҫӑра, сулмаклӑ, тӗрлӗ тӗслӗн явӑнакан фразӑсене хисеплеменнишӗн кӑна ҫав тери курайми пулса ҫитрӗ; вӑл тен, хӑйӗн пултарулӑхне кура, тӳрӗ те пулӗ, анчах пӗтӗм хӑйӗн кӑмӑлӗпе совет ҫынни мар.
Воропаев уже за одно это неумение пользоваться языком, за пренебрежение к густым, размашистым, разнообразно вьющимся фразам, которые так характерны для русской речи и составляют ее главную прелесть, бешено ненавидел этого отвоевавшегося чиновника, всем своим обликом не советского, хотя, быть может, и честного в меру своих возможностей.

Пур… — тӗрлӗ енчен ответлерӗҫ ӑна ыйхӑллӑ темиҫе сасӑ.
Имеются… — вразнобой ответило ему несколько сонных голосов.

Вӑл хӑй тӗрлӗ кукӑр-макӑрсем ӳкерекен блокнотне хупса хучӗ те, кулса илсе, пухӑннӑ ҫынсене пӑхса ҫаврӑнчӗ.
Он захлопнул блокнот, в котором рисовал завитушки, и, улыбнувшись, оглядел собравшихся.

Ҫӗнӗ ҫынсене кунта йывӑр та кичем пулнӑ, виноградниксене чавса купаласси ҫинчен калаҫмалли те пулман, мӗншӗн тесен ҫак ялти ҫынсенчен нумайӑшне сивчир чӗтретет, ревматизм ҫӗмӗрет, ҫӗнӗ пурнӑҫри тӗрлӗ майсӑрлӑхсене шутласа та тухма ҫук.
Тяжело и скучно было здесь новым людям, и о какой тут, прости господи, можно говорить перекопке, если многих в этой деревне трясла малярия, корежил ревматизм, а всяких несуразностей в новой жизни — столько, что и не счесть.

Хӑваласа кайнисем вырӑнне тӗрлӗ енчен ҫынсем пухӑннӑ, анчах вӗсем кунта куҫса килнӗшӗн ӳкӗнеҫҫӗ тата тӑван вырӑнӗсене каялла тарма та хатӗр тӑраҫҫӗ.
Взамен угнанных понаехали люди со стороны, но они откровенно жалеют о сделанном и готовы бежать обратно в родные места.

Пӗрремӗш сыпӑк // Николай Евстафьев. Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Юлашки хут аманни Воропаева ирӗксӗрех урӑх тӗрлӗ пурнӑҫ шырама хистерӗ, паллах, леш унччен шухӑшланӑ хӗрарӑмпа пӗрле тӑвас пурнӑҫ мар…
Последнее ранение вынудило Воропаева искать другую жизнь, не ту, что раньше, и не с тою, что думалось до…

Пултаруллӑ, туршӑн та, пултаруллӑ! — илтӗнчӗ тӗрлӗ енчен; тӑна кӗрсе ҫитеймен Воропаев малти стени йӑтӑнса аннӑ пӳлӗмре операци сӗтелӗ умӗнче пӑлханнипе хӗрелсе кайнӑ ҫамрӑк хӗрарӑм-врач тӑнине тин ҫеҫ асӑрхарӗ.
Браво, ей-богу, браво! — раздалось с разных сторон, и еще не пришедший в себя Воропаев вдруг только теперь разобрал, что в горнице, от которой оторвало переднюю стену, стояла перед операционным столом молодая, раскрасневшаяся от волнения женщина-врач.

Анчах пурнӑҫ урӑх тӗрлӗ ҫулсемпе пынӑ.
Жизнь шла, однако, другими путями.

Унта тӗрлӗ йышши, тӗрлӗ тӗслӗ тӗтресем те пулнӑ: кӗҫҫе пекех ҫирӗп те пирчевлисем те, сӳс пек сайра та вӗлтӗрккисем те, персе ӳкернӗ шурӑ хурсем пекки те.
Тут были всяческие туманы, всех типов и всех расцветок: были крепкие, плотные, как войлок, были редкие, сквозные, как пряди, были похожие на подбитых белых гусей.

Юбкисене ҫӳле тавӑрса чикнӗ казачкӑсем чул хӳме тӑрӑх унталла-кунталла ҫӳреҫҫӗ, хӑраса ӳкнӗ выльӑха тӗрлӗ майсемпе лӑплантараҫҫӗ, ҫыхнӑ михӗсенчи сысна ҫурисене, кунтӑксенчи чӑхсене сӗтӗреҫҫӗ, тинӗс хумханӑвне пула вӑйран кайнӑ ачисене аллисем ҫинче сиктереҫҫӗ е тата темшӗн илсе килнӗ сарлака фикуслӑ чӳлмексене, арҫынсем кулнӑ хушӑра, сӑпайлӑн йӑта-йӑта тухаҫҫӗ.
Казачки в высоко подоткнутых юбках сновали по молу, на разные лады успокаивали перепуганную скотину, волочили в завязанных мешках поросят, в лукошках — кур, подбрасывали на руках обомлевших от морской качки ребят или степенно выносили, под насмешки мужчин, вазоны с разлапистыми фикусами, неизвестно зачем привезенными.

Вӑрҫӑччен Одессӑра-и е Батумирен теплоход килнӗ ҫӗре савӑнӑҫлӑ халӑх ушкӑнӗ пухӑнакан тата ултӑ тӗрлӗ чӗлхепе калаҫнисем илтӗнекен тинӗс хӗрринчи чул хӳмепе ҫыран хӗрринчи урамра халӗ пӗр сас-чӳ те илтӗнмест.
Мол и набережная, где до войны к прибытию теплохода из Одессы или Батуми собирались веселые шумные толпы и звучала речь на добрых шести языках, были безмолвны.

Ҫав урамра хӗрлӗ пӗренесенчен пураса тунӑ йывӑҫ ҫуртсенче купецсемпе тӗрлӗ ремесленниксем пурӑнаҫҫӗ.
Тут живут мелкие торговцы и купцы в скромных деревянных домиках, возведенных из выкрашенных, горизонтально положенных, балок.

IX сыпӑк // Куҫма Чулкаҫ. Жюль Верн. Ҫӗр варрине анса курни: роман. — Шупашкар: Чӑвашгосиздат, 1947. — 228 с.

Эпӗ халӗ библиотекӑна кайса пӑхам, тен унта Сакнуссем ҫырса хӑварнӑ алҫырӑвӗ тӗл пулӗ: вӑл маншӑн тӗрлӗ кӑтартусем тупса пӗлме питех те аван пулӗччӗ, — терӗ пичче.
Я отправлюсь сейчас в библиотеку; может быть, там найдется какой-нибудь манускрипт Сакнуссема, которым я с большим удовольствием воспользовался бы для справок.

IX сыпӑк // Куҫма Чулкаҫ. Жюль Верн. Ҫӗр варрине анса курни: роман. — Шупашкар: Чӑвашгосиздат, 1947. — 228 с.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика