Шырав

Шиллер

Ку вара пӗрре те Шиллер кӑмӑлне каймарӗ.
Это Шиллеру очень не понравилось.

Поручик, Шиллер шухӑша кайнипе усӑ курса, хӗрарӑм патне пычӗ те унӑн хулпуҫҫи таранах ҫара аллине чӑмӑртарӗ.
Поручик воспользовался задумчивостию Шиллера, подступил к ней и пожал ручку, обнаженную до самого плеча.

Шиллер пӗр вӑхӑта шухӑша кайса тӑчӗ.
Шиллер минуту оставался в размышлении.

— Нимӗҫ тунӑ ӗҫ, — янахне шӑлкаласа тавӑрчӗ Шиллер.
— Немецкая работа, — хладнокровно произнес Шиллер, поглаживая подбородок.

Шиллер вӑрттӑн, хӑйӗн ик-виҫӗ юлташӗпе ҫеҫ ӗҫме юратнӑ, ӗҫнине хӑйӗн ҫыннисем ан курччӑр тесе,пӳлӗмне питӗрсех лартнӑ.
Шиллер любил пить совершенно без свидетелей, с двумя, тремя приятелями, и запирался на это время даже от своих работников.

Эпӗ офицерсемпе акӑ мӗн тӑватӑп, — терӗ те Шиллер аллаппине ҫӑварӗ патне тытса «фу!» тесе вӗрчӗ.
Я с офицером сделает этак: фу! — при этом Шиллер подставил ладонь и фукнул на нее.

Эпӗ хам та (ҫак сӑмахсене каланӑ хыҫҫӑн Шиллер чӑмӑрӗпе сӗтеле ҫапса илчӗ) офицер пулатӑп: ҫулталӑк ҫурӑ юнкер, икӗ ҫул поручик, ыранах вара эпӗ офицер.
Мой сам (при этом Шиллер ударил кулаком по столу) будет офицер: полтора года юнкер, два года поручик, и я завтра сейчас офицер.

— Тухса кай кунтан! — кӑшкӑрчӗ Шиллер.
— Пошел вон! — отвечал протяжно Шиллер.

Поручик ӑнсӑртран кӗмен пулсан, Гофман Шиллер сӑмсине нимсӗрех касса илнӗ пулӗччӗ, мӗншӗн тесен вӑл ҫӗҫҫине атӑ тӗпӗлӗх сӑран касас умӗнхи пекех хатӗр тытса тӑрать.
И если бы не внезапное появление поручика Пирогова, то, без всякого сомнения, Гофман отрезал бы ни за что ни про что Шиллеру нос, потому что он уже привел нож свой в такое положение, как бы хотел кроить подошву.

Акӑ мӗн ҫинчен калаҫрӗ Шиллер: «Мана сӑмса кирлӗ мар, эпӗ сӑмсасӑр пуласшӑн!» — терӗ вӑл, аллисене сулкаласа…
Впрочем, слова Шиллера заключались вот в чем: «Я не хочу, мне не нужен нос! — говорил он, размахивая руками.

Шиллер хӑйӗн пуҫне каялла тайнӑ, пысӑк сӑмсине каҫӑртса хунӑ, Гофманӗ вара ун сӑмсине ике пӳрнипе хӗстерсе тепӗр аллипе атӑ ҫӗленӗ чух тытакан ҫӗҫҫине сӑмса патӗнчех ҫавӑркаласа тӑрать.
Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности.

Шиллер ӳсӗр, хӑй тенкел ҫинче ларнӑ май темӗн ҫинчен хӗрӳллӗн калаҫать, урипе урайне тапкаласа илет.
Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром.

Шиллер ҫумӗнче Гофман тӑрать, писатель Гофман мар, Шиллерӑн ҫывӑх тусӗ, Офицерски урамра пурӑнакан атӑ ҫӗлекен ӑстаҫӑ.
Возле Шиллера стоял Гофман — не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера.

Ун умӗнче Шиллер ларать, «Вильгельм Тель» тата «Вӑтӑр ҫула пынӑ вӑрҫӑ историйӗ» кӗнекесене ҫыракан Шиллер мар, Мещански урамра пурӑнакан тимӗр ӑстаҫи, паллӑ Шиллер.
Перед ним сидел Шиллер — не тот Шиллер, который написал «Вильгельма Телля» и «Историю Тридцатилетней войны», но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице.

Кӑҫал хӗлле вара урӑх япала шухӑшласа кӑларчӗҫ; ӗлӗкхи примадоннӑсем «Грецири икӗ философ илем ҫинчен тавлашнине», ыттисем пулӑшнипе, хӑйсем евӗрлӗ улӑштарчӗҫ; вӑл ҫапла пуҫланать: Катерина Васильевна тӳпенелле пӑхать те, хытӑ хуйхӑрнӑ пек ассӑн сывласа, ҫапла калать: «Турӑпа тан Шиллер, ман чуна хаваслантаракан!»
В нынешнюю зиму вошло в моду другое: бывшие примадонны общими силами переделали на свои нравы «Спор двух греческих философов об изящном»; начинается так: Катерина Васильевна, возводя глаза к небу и томно вздыхая, говорит: «Божественный Шиллер, упоение души моей!»

Манса кайман-и эсӗ ху вӗсем патне Руссо, Шиллер, Гете, Байрон произведенийӗсене леҫсе панине тата вӗсенчен Коттеньпа Жанлисӑн романӗсене тӑпӑлтарса илнине… мӑнаҫланаттӑн вӗсен умӗнче астӑватӑн-и вӗсен кӑмӑл туртӑмӗсене тасатасшӑн пулнине?..
Не забыл Руссо, Шиллера, Гете, Байрона, которых носил им и отнимал у них романы Коттень, Жанлис… важничал перед ними, хотел очистить их вкус?..