Шырав

Бунчук

Унтан вӑл ура ҫине тӑчӗ, кӗлеткипе хутланса, Бунчук чавси ҫумне пуҫӗпе лӑпчӑнчӗ те пӗчӗкҫӗ ача пек вӑйсӑррӑн та хурлӑхлӑн макӑрса ячӗ.
И встала, совсем по-детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю Бунчука.

Ҫав каҫхине Бунчук хула бульварӗпе иртсе пыратчӗ.
Вечером Бунчук шел по бульвару.

Бунчук вӗткеленсе ӳксе, тӑрса ларчӗ:
Бунчук засуетился; приподнявшись, сел:

Пыйтӑсем апратса ҫитернӗ Бунчук пӗрех май канӑҫсӑррӑн йӑшаланчӗ, пӗр айӑк ҫинчен теприн ҫине ҫаврӑнса выртрӗ; унтан, ыйхи нумайлӑха сирӗлнӗшӗн кӳренсе, ыранхи митинг ҫинчен шухӑшла пуҫларӗ.
Бунчук, одолеваемый вшами, поворочался, перевернулся на другой бок и, с досадой сознавая, что сон ушел надолго, стал думать о завтрашнем митинге.

Бунчук хирӗҫ нимӗн шарламасӑр ирттерсе ячӗ, кӑмӑллӑн кулкаласа, вӑрахчен куҫ хупмасӑр выртрӗ.
Бунчук промолчал, долго лежал, улыбаясь, не закрывая глаз.

— Чикамасов чӗлӗм чӗркесе тивӗртрӗ те, Бунчук ҫинелле махорка шӑршиллӗ ҫӑра сывлӑш ярса, ӳсӗрсе илчӗ.
— Чикамасов закурил и, дыша в лицо Бунчуку густым махорочным запахом, задумчиво кашлянул.

— Казак теҫҫӗ эппин? — ыйтрӗ Бунчук, ӑшшӑн йӑл кулса.
Улыбаясь, Бунчук спросил: — Так говорят, что — казак?

Бунчук ҫӗр каҫма вакунрах юлчӗ.
Бунчук остался ночевать в вагоне.

Чун-чӗрине ҫӗклентерсе янӑ хӗрӳлӗхе хӑйне лӑпкӑрах тытнипе пытарма тӑрӑшса, халӗ Бунчук шӑл йӗрсе ыйтнисене сулӑмлӑ та хаяр сӑмахсемпе касса татрӗ, халиччен утланса курман урхамаха кӑпӑка ӳкериччен чуптарса лӑплантарнӑ пек, казаксемпе ҫивӗччӗн, хӑюллӑн, сатуррӑн калаҫрӗ.
Бунчук загорелся и, тая под внешним спокойствием прихлынувшее возбуждение, уже веско и зло разил ехидные вопросы, вел разговор, как всадник, усмиривший досель необъезженного, запененного в скачке коня.

Ҫакна Бунчук чӑтма ҫук пӑшӑрханса сиссе илчӗ, лачкам вӗри тара ӳксе, пӑшӑхса сывларӗ.
Это Бунчук ощущал с неизъяснимой горечью, стоял, обжигаясь потом, тяжко дыша.

Сӑмах пуҫламӑшӗнче, казаксене ӑнлантарса калама тытӑнсанах, Бунчук шанчӑксӑррӑн такӑнса калаҫрӗ, витӗмлӗ те кирлӗ сӑмахсем тупаймасӑр хӑшкӑлчӗ.
Вначале, когда заговорил, Бунчук собственным слухом ловил в голосе своем спотыкающуюся неуверенность, наигранность.

Казаксемпе темӗнле урӑхларах сӑмахсемпе калаҫма кирлине Бунчук малтанах туйрӗ, вӗсемпе пӗр чӗлхе тупаймасран шикленсе ҫӳрерӗ.
Бунчук знал, что какими-то иными словами надо говорить с казаками, со страхом чувствовал, что, пожалуй, и не найдет общего языка.

Бунчук, куҫӗсемпе казаксене хыпашласа, енчен-енне ҫаврӑнса пӑхрӗ, шӑв-шав лӑпланасса кӗтрӗ.
Бунчук, поворачиваясь во все стороны, щупал глазами казаков, ждал, пока угомонятся.

Вӑл ӳсӗркелесе илчӗ те, ватӑ юманӑн шыв ҫуса кайнӑ тымарӗ пек тӗреклӗ те вӑрӑм аллисене сӑтӑркаласа, Бунчук ҫине таса та ҫамрӑк ҫулҫӑ пек ҫутӑ симӗс куҫӗпе пӑхса ыйтрӗ:
Он откашлялся, потер длинные руки, похожие на обмытые водой корни дуба-перестарка, и, глядя на Бунчука улыбающимися светло-зелеными, клейкими, как молодые листочки, глазами, спросил:

— Тӑхта-ха, Илья Митрич! — терӗ пӗвӗпе ҫӳллех мар, анчах Бунчук пекех тапчам хул-ҫурӑмлӑ казак, хыҫалти ретрен тухса.
— Погоди трошки, Илья Митрич! — сказал, выходя из задних рядов, небольшой казак, такой же коренастый, как и Бунчук.

Бунчук кулса илчӗ те, ҫаннипе ҫамки ҫинчи тарне сӑтӑрса, малалла каларӗ.
— Бунчук улыбнулся и, вытирая рукавом пот со лба, продолжал.

Бунчук, кулкаласа, йӗнер ҫинче ларчӗ, казаксем ҫине сӑнаса пӑхрӗ.
Бунчук, скупо улыбаясь, сидел на седле, посматривал на казаков.

Казаксем, Бунчук патне пырса, хӑйсен пирчесе хытнӑ аллисене кӑнтарчӗҫ, хунар ҫутинче унӑн пысӑк та тӗксӗм сӑнлӑ питӗнчен пӗшкӗне-пӗшкӗне пӑхрӗҫ, ӑна е Бунчук, е Илья Митрич, е Илюша тесе чӗнчӗҫ.
Казаки подходили к Бунчуку, совали черствые краюхи ладоней, наклоняясь, вглядывались при свете фонаря в его большое, угрюмоватое лицо, называли то Бунчуком, то Ильей Митричем, то Илюшей.