Шырав

Шырав ĕçĕ:

пулса (тĕпĕ: пул) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Ун куҫне ҫӗршер пин сивлек те шурӑ ҫутӑ пайӑркисем ӳкеҫҫӗ; ҫакӑ йӑлтӑрти хӗлхемре вара вӑл вӑрахчен ним ӑнланми пулса тӑрать; ун тавра — пур япаласем те кӑпӑк пек ҫулӑмпа пӗрле чӑрсӑррӑн варкӑшса тӑраҫҫӗ, пур япаласем те ялтӑртатаҫҫӗ, илӗртеҫҫӗ.
В глаза ему бросаются сотни тысяч холодных, белых искр, и он долго ничего не может разобрать в сверкающей пыли, вокруг него — все слито в буйный вихрь огненной пены, все кружится, блестит и увлекает.

Кичемлӗх патшалӑхӗ // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 671–683 стр.

Реклама чури пулса хӑйӗн чура ӗҫне туса пӗтернӗ хыҫҫӑн, ҫутӑ чӗтрене-чӗтрене сӳнет.
Вздрагивая, угасает огонь, отслужив свою жалкую службу провокатора, лакея рекламы.

Сарӑ шуйттан хули // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 659–670 стр.

Океан енчен, хула ҫине тӑвар тути ҫапнӑ сивӗ сывлӑш вӗрсе, каҫ пулса килет.
Из пустыни океана идет ночь и дышит на город прохладным, соленым дыханием.

Ҫынсене Сарӑ Шуйттан аллине парать; ку вара вӗсенчен ылттӑн шӑратса кӑлармалли тимӗр тӑпри тӑвать, ҫынсем вара унӑн ӳчӗпе юнӗ — пӗтӗм пурнӑҫӗ пулса тӑраҫҫӗ.
Оно делает людей гибкими орудиями в руке Желтого Дьявола, рудой, из которой он неустанно плавит Золото, свою плоть и кровь.

Хӑйӗн влаҫне татах та ытларах ӳстернӗскер, вӑл, ӗнерхинчен те ҫӑткӑнрах пулса, ҫынсен юнӗпе пуҫ мимине ӗмет; каҫхине ҫав юнпа пуҫ миминчен вӑл сарӑ металл тӑвать.
И жаднее, с большей властью, чем вчера, оно сосет кровь и мозг людей для того, чтобы к вечеру эта кровь, этот мозг обратились в холодный, желтый металл.

Ҫынсем яланах ӑна хӑйсем тупнинчен ытларах параҫҫӗ, тепӗр кун ирхине вара ҫав Ылттӑн чӑмӑркки пысӑкланать, тата хӑвӑртрах ҫаврӑнма пуҫлать, унӑн чури пулса тӑракан тимӗр сасси тата вӑл: пӑхӑнтарнӑ мӗнпур вӑй-хӑват шӑв-шавӗ хытӑрах янӑраса каять.
Люди отдают всегда больше того, сколько взяли, и на утро другого дня ком Золота увеличивается в объеме, его вращение становится быстрее, громче звучит торжествующий вой железа, его раба, грохот всех сил, порабощенных им.

Ҫав чее ҫутӑсем ҫыннӑн ӗҫлесе илнӗ пур-ҫук укҫине кӗсйинчен кӑларса илесшӗн йӑлкӑшаҫҫӗ, — вӗсем куҫ хӗссе илеҫҫӗ те сӑмахсем пулса тӑраҫҫӗ, ҫав сӑмахсем вара рабочисене ним тӗшне тӑман киленӗҫ патнелле илӗртсе чӗнеҫҫӗ, лайӑх япаласем сӗнеҫҫӗ…
Его хитрое сверкание полно острой жажды вытянуть из карманов людей ничтожные крупицы их заработка, — он слагает свои подмигивания в огненные слова и этими словами молча зовет рабочих к дешевым удовольствиям, предлагает им удобные вещи…

Кӑвакарнӑ ҫӑкӑр хытти тупсан, ачасем, уншӑн хирӗҫсе, тавлашса каяҫҫӗ; пӗри те тепри хӑвӑртрах хыпса-ҫӑтса ярасшӑн пулса, вӗсем, йытӑ ҫурисем пек, пӗр-пӗринпе вӑрҫаҫҫӗ.
Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, они дерутся, как маленькие собачонки.

Куҫ умӗнчен стенасем ирӗлнӗ пек юхса иртеҫҫӗ, вӗсем куҫа хирӗҫ пӑтранчӑк юхӑм пулса килеҫҫӗ, ҫав хӑвӑрт юхӑмра чӗмсӗр ҫынсем асаплӑн кӗшӗлтетеҫҫӗ.
Стены льются мимо глаз, точно расплавленные, они текут грязным потоком навстречу, в быстром беге потока тягостно копошатся безмолвные люди.

Тимӗр пуҫ пулса тӑнине хирӗҫ, вӑл ҫӗнтернипе хавхаланнине хирӗҫ хаярланса ҫунмаҫҫӗ вӗсен куҫӗсем.
В глазах нет гнева против владычества железа, нет ненависти к его торжеству.

Вӑл — Сарӑ Шуйттан пулса тӑракан ылттӑн аллинчи куҫа курӑнми ҫӗҫӗ ирӗклӗхӗ.
Это — свобода слепых орудий в руках Желтого Дьявола — Золота.

Шӑв-шав хушшинче илтми пулса анраса кайнӑ, хурҫӑпа шыв ташши минретнӗ ик ураллӑ чӗрчун, хура тӗтӗмпе тата ҫупа вараланса пӗтнӗскер, аллисене шӑлавар кӗсйине чиксе, ман ҫине темле тӗлӗнмелле пӑхса тӑрать.
Ошеломленное, оглохшее от шума, задерганное этой пляской мертвой материи двуногое существо, все в черной копоти и масле, странно смотрит на меня, сунув руки в карманы штанов.

— Эсӗ пӗр куҫне ил, ун вырӑнне урасене тавӑрса пар, — терӗ Ленька куланҫи пулса, аллинчи нӑрра сӑнанӑ май.
— Ты возьми один глаз, а ноги — отдай, — предложил Ленька, ухмыляясь и разглядывая жука.

Инкер-синкер // Александр Артемьев. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 191–208 стр.

Эпӗ ӑна картишӗнче тытрӑм; вӑл — турра кӗлтуса ҫӳрекенскер, ултавҫӑ йышшискер; чиркӳ валли укҫа пуханҫи пек пулса ҫӳрет; анне ӑна Йӳнӗ этем тесе тӑрӑхлать; вӑл та аннен еркӗнӗ.
Я его на дворе сцапал, он — странник, из жуликов которые; будто на церковь собирает; мамка зовет его — Дешевый; он тоже любовник ей.

Ача куланҫи пулса пуҫне сӗлтрӗ те ансӑр кӑкӑрне хыҫса илчӗ.
Он кивнул головою, улыбаясь бледненькой улыбкой, почесывая узенькую грудь.

— Пепе ӑна, хутран-ситрен чӗлхине чаклаттарса, йӑвашшӑн та тимлӗн итлесе тӑрать, е хӗрарӑмӑн сӑмахне кӑмӑлланӑ пек пулса: — Ха-ха, мӗнле кӑна сӑмахсем! Мӗн тери калаҫатӑр! — текелет.
— Пепе слушал ее внимательно и покорно, время от времени прищелкивая языком, а иногда, с тихим одобрением, восклицая: — О-о, как сказано! Какие слова!

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

Хӗрӗ амӑшӗ чухлех ҫӑмӑл та ун пекех вӑйлах марри пӗр самантранах паллӑ пулса тӑчӗ — Нунча ҫав тери ирӗккӗн те илемлӗн чупать, амӑшӗ пӗчӗк ачине йӑтса пынӑ пек, ӑна ҫӗр хӑй ҫӗклесе пырать тейӗн, — ҫынсем чӳречесенчен, тротуар ҫинчен ун ури айне чечексем пӑрахма тытӑнчӗҫ, алӑ ҫупаҫҫӗ, кӑшкӑра-кӑшкӑра хавхалантараҫҫӗ; вӑл икӗ хутчен хӗрӗнчен тӑватӑ минут ытларах малтан чупса тухрӗ, Нина, халтан кайнӑскер, ӗҫ ӑнманнипе кӳреннӗскер, хашка-хашка, ӗсӗкле-ӗсӗкле, чиркӳ крыльци ҫине кайса ӳкрӗ — виҫҫӗмӗш хут чупма пултараймарӗ вӑл.
Уже с первых минут стало ясно, что дочь уступит матери в легкости и силе, — Нунча бежала так свободно и красиво, точно сама земля несла ее, как мать ребенка, — люди стали бросать из окон и с тротуаров цветы под ноги ей и рукоплескали, одобряя ее криками; в два конца она опередила дочь на четыре минуты с лишком, и Нина, разбитая, обиженная неудачей, в слезах и задыхаясь, упала на ступени паперти, — не могла уже бежать третий раз.

Хӗрарӑмсем ҫапла тупӑшса чупни нумайӑшне кулӑшла пек туйӑнчӗ, ку намӑс япала текенсем те пулчӗҫ, анчах пайтахӑшӗсем, Нунчана сума-суса, ун сӗнӗвне кӑшт шӳтлекелесе вырӑна илчӗҫ те, Нинӑн амӑш тупӑшма чӗннипе ирӗксӗрех килӗшмелле пулса тӑчӗ.
Многим показалась смешной эта гонка женщин, были люди, которые отнеслись к этому как к позорному скандалу, но большинство, уважая Нунчу, взглянуло на ее предложение с серьезной шутливостью и заставило Нину принять вызов матери.

Вӑл вӑтӑр улттӑраччӗ; сухаллӑскер, патварскер, хаваслӑскер, хӑй ӑҫта-ӑҫта пулса мӗн курни-илтни ҫинчен, сӗм вӑрманти пурнӑҫ ҫинчен тӗлӗнмелле лайӑх каласа паратчӗ; ҫав пурнӑҫа пурте юмах вырӑнне хурса йышӑнатчӗҫ, амӑшӗпе хӗрӗ — ӗненетчӗҫ.
Было ему тридцать шесть лет, бородатый, могучий, веселый, он прекрасно рассказывал о своих приключениях, о жизни в дремучих лесах; все принимали эту жизнь за сказку, мать и дочь — за правду.

Амӑшӗ вырӑнӗнче пулса — вӑл хӑй хӗрӗн илемӗпе мухтаннӑ, хӗрарӑм вырӑнӗнче пулса — Нунча ҫамрӑклӑха ӑмсанмасӑр тӑма пултарайман; Нина унпа хӗвел хушшинче тӑнӑ, — амӑшне сулхӑн ӳкнӗ тӗлте пурӑнни кӳрентернӗ вара.
Как мать — она гордилась красотой дочери, как женщина — Нунча не могла не завидовать юности; Нина встала между нею и солнцем, — матери обидно было жить в тени.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика