Шырав

Чугай

— Каяр, каяр, старик, — терӗ Чугай, Злой Якова алӑк патнелле тӗртсе.
— Идем, идем, старичок, — сказал Чугай, подталкивая Якова Злого к двери.

Чугай тӑчӗ, собрани енне ҫурӑмӗпе ҫаврӑнса алӑк патнелле утса кайрӗ.
Чугай встал, повернулся к собранию спиной, пошел к двери.

Чугай вӗсене кӑштах кӑшкӑркаласа илме вӑхӑт пачӗ.
Чугай дал им несколько откричаться.

Чугай вара кӗсъерен Рыжий ҫыруне туртса кӑларчӗ.
Тогда Чугай вытащил из кармана письмецо Рыжего.

Чугай ҫавӑнтах аллаппипе сӗтел ҫине ҫапрӗ, мӗншӗн тесессӗн ку сӑмахсем хыҫҫӑн хӑшӗ-пӗрисем ӑна юнавлӑн вӑрҫса мӑкӑртата пуҫланӑ.
Чугай сейчас же ударил по столу ладонью, потому что при этих словах поднялось угрожающее ворчание.

Чугай ӑна пачах калама памарӗ).
Чугай не дал ему слова.)

Эсӗ ӗнтӗ шӑп та лайӑх ҫав буржуаллӑ стихия тени… — терӗ ӑна Чугай.
Самая ты что ни на есть буржуазная стихия… — сказал ему Чугай.

Чугай пӗр пӗччен, енчен енне тайкаланса: «Тӗнче буржуазине — вилӗм!» тесе сурикпа ҫырнӑ блиндированнӑй вагон патне пычӗ.
Чугай один, вразвалку, подошел к блиндированному вагону, на котором было написано суриком: «Смерть мировой буржуазии».

Бандичӗсемпе часах ӗҫ татӑпӑр… — терӗ Чугай, хӑйӗн фаянсла пит-куҫне Ворошиловпа Лукаш еннелле ҫавӑрса, унтан вӑл, аллипе сулса, боецсене ятпа чӗнме пуҫларӗ:
С бандитами справимся одним разговором… — Чугай — поворачивая фаянсовое лицо к Ворошилову, к Лукашу. И Чугай пошел, помахивая бойцам, зовя их поименно:

Халӑх хушшинчен, хиркелешсе ҫул уҫса, Чугай тухрӗ.
Из толпы проталкивался Чугай:

Ворошилов, Артем, Коля Руднев, Чугай хӑйӗн бригадипе, — тупӑ сассисемпе хӑлхисем хупланнӑскерсем, тинкерен тухса ӗҫленипе йӑлтах минтренӗскерсем, ҫак кунсем хушшинче темиҫе хут та пурнӑҫпа сывпуллашма ӗлкӗрнӗскерсем, — ҫак шуйханӑва хирӗҫ хӑйсен пӗртен-пӗр харсӑрлӑхӗпе, хӑйсен ҫирӗплӗхӗпе ҫеҫ пӗтӗм тимне хурса кӗрешеҫҫӗ, ҫак тамӑк евӗр вырӑнта мӗн тума май пуррине пурне те туса тӑраҫҫӗ: вӗсем ҫынсене юлашки эшелонсем ҫине лартса, Царицын ҫулӗ ҫине иле-иле тухаҫҫӗ.
Ворошилов, Артем, Коля Руднев, Чугай со своей бригадой, — оглушенные, одуревшие от напряжения и усталости, давно за эти дни переступившие за грань жизни, — одним мужеством, решительностью боролись с паникой, делали то, что еще было возможно в этом аду: собрать людей в последние эшелоны и вывести их на царицынские стрелки.

Рельссем урлӑ Чугай сулкаланса чупса иртет, ун хыҫҫӑн — ҫӳллӗ Бокун йывӑр пулемета пӗкӗрӗлсе йӑтса пырать.
Тяжелой развалистой рысью через пути шел Чугай, за ним — высокий Бокун, сутулящийся под тяжестью пулемета.

Ҫакна пула Чугай Бокуна, Иван Прохватилова тата икӗ Кривоноса та: — Чарӑнӑр… — тесе хурать.
Тогда Чугай сказал Бокуну, Ивану Прохватилову и обоим Кривоносам: — Отставить… —

— Пуринчен кирли вӑл — лӑпкӑ пулни, — тет Чугай.
— Главное — спокойствие, — говорил Чугай.

Чугай пирусне ҫӑварӗнчен туртса кӑларать те: — А ну — ярӑр-ха пӗрер черетне! — тет.
Чугай — спокойно отнеся ото рта папироску: — А ну — давай очередь.