Шырав

Киносьян

Наумовпа Киносьян чӗрӗ!
Наумов и Киносьян живы!

Кавирпе витнӗ утӑ ҫинче Иван Наумовпа Грикор Киносьян пӗр хускалмасӑр выртаҫҫӗ.
На сене, покрытом ковром, неподвижно лежали Иван Наумов и Грикор Киносьян.

Кунта Наумов Киносьян пуҫӗпе хӑй пуҫӗ ҫине улӑм кӗлтисем ҫыхрӗ те, вӗсем хамӑр позици еннелле шӑппӑн та майӗпен шурӗҫ.
Тут Наумов привязал себе и Киносьяну на голову и на спину пучки соломы, и они тихо поползли через пшеницу к своим траншеям.

Киносьян ку вӑхӑтра, тӳрленсе ҫитмен суранӗсем ыратнине тӳссе, шума хӑнӑхасшӑн тӑрӑшрӗ.
Тем временем Киносьян, превозмогая боль незаживших ран, тренировался в ползании.

Киносьян суранӗсем вӑрахӑн тӳрленсе пычӗҫ, вӑл вырӑнтан вырӑна та аран-аран шукаласа куҫкалать.
Раны Киносьяна заживали медленнее, он еле двигался.

Ҫулкӑҫпа вара ҫапла чӗртнӗ: Киносьян сывӑ сулахай аллипе вут чулӗпе ҫиппине тытса тӑнӑ, Наумов сылтӑм аллипе ҫулкӑҫне шакканӑ.
И добывали они огонь так: Киносьян, у которого была здорова левая рука, держал кремешок и фитиль, а Наумов правой здоровой рукой высекал огонь.

Киносьян сахал ҫывӑрать.
Киносьян спал редко.

— Ҫапла тӑватпӑр та эпир, Иван, пирӗн Конституци ҫине те ҫапла ҫырнӑ, — тет Киносьян.
— Так мы, Иван, и делаем, у нас и в Конституции так записано, — говорил Киносьян.

Киносьян хӑйӗн вӑйсӑр сассипе нимӗҫ фашизмӗ мӗнле пуҫланса кайни ҫинчен, вӗсем ҫынсен ӑсне мӗнле пӑсни ҫинчен каласа парать.
Киносьян слабым голосом принимался рассказывать, как родился немецкий фашизм и как отравил он сознание немцев.

Ҫак минутсенче ӑна Киносьян йӑпатнӑ.
В такие минуты выручал его Киносьян.

Киносьян, нумай юн кайнипе вӑйсӑрланнӑскер, суранӗ ҫав тери хытӑ ыратнипе хӗн курса, куштӑрканӑ хура тутисемпе кӑна кулкаласа илчӗ.
Киносьян, слабый от потери крови, томясь острой болью, ран, только улыбался ему в ответ почерневшими, растрескавшимися губами.

Шӑрпӑк чӗртесси те йывӑр ӗҫ пулчӗ вӗсемшӗн, анчах Киносьян хӑрах аллипе коробкӑна, Наумов шӑрпӑкне сӗрсе чӗртсе ячӗҫ.
Даже зажечь спичку оказалось делом трудным, однако зажгли: Киносьян держал в здоровой руке коробок, а Наумов спичку.

Наумов аманман аллипе кӗсйинчен табак кӑларса хӑй пекех хӑрах алӑллӑ Киносьян пулӑшнипе хутаҫҫин ҫыххине салтрӗ, икӗ пирус чӗркерӗ.
Наумов здоровой рукой достал кисет, затем с помощью Киносьяна, тоже действовавшего одной рукой, развязал его и свернул две цыгарки.

— Ну, мӗн калӑн, Иван? — шӑппӑн калаҫма пуҫларӗ Киносьян, хӑйӗн пысӑк, илемлӗ те ырӑ куҫӗсене хӗскелесе илсе.
— Ну что, Иван, скажешь? — тихо проговорил Киносьян, хитро щуря большие красивые и добрые глаза.

Киносьян тӑна кӗрсе ҫитнӗ ҫӗре Наумов хӑй тӑнран кайса выртрӗ.
Когда Киносьян по-настоящему, наконец, очнулся, Наумов сам лежал без сознания.

Киносьян ӑна нимпе те пулӑшма пултараймарӗ.
Киносьян ничем не мог помочь ему.