Шырав

Дутлов

Вӑл Дутлов сутӑн илнӗ рекрут пулнӑ-мӗн, — ывӑннӑ урисемпе малалла тирӗнсе эрех кӗленчине пуҫ тӑрринче тытса урапа патне пырса тӑчӗ.
Тот самый рекрут, которого купил Дутлов, и, усталыми ногами падая наперед и подымая над головою штоф водки, подвинулся к телеге.

— Эй, Улюш! — терӗ купӑсҫӑ ташлакана, Дутлов ҫине кӑтартса, — ав, хреснаҫу каять!
— Эй! Алеха! — сказал балалаечник плясавшему, указывая на Дутлова, — вон крестный-то!

Тепӗр пилӗк минутран Дутлов, укҫа суса парса, квитанци илсе, хуҫана тата салтака каяканнипе сывпуллашса, Покровскинчен килнӗ рекрутсем тӑракан хваттере кайрӗ.
И через пять минут Дутлов отсчитал деньги, получил квитанцию и, простившись с хозяином и охотником, пошел на квартиру к купцу, где стояли рекруты из Покровского.

Дутлов ҫав вӑхӑтра сасартӑк Егор Михайловича курах кайрӗ те, ӑна ҫатӑрласа тытса пуҫне тайса, йӑлӑнма тытӑнчӗ.
Как Дутлов увидал Егора Михайловича, тотчас же вцепился в него и начал просить и кланяться.

— Ҫылӑха ан кӗр, — терӗ Дутлов, укҫине вӑйпа парса, — пурӗпӗр вилмелле, — терӗ вӑл йӑваш та ӗнентерӳллӗ сасӑпа.
— Не греши, — повторял Дутлов, суя ему деньги, — умирать будем, — повторял он таким кротким, поучительным и уверенным тоном.

Дутлов пиҫиххине салтса укҫа кӑларма тытӑнчӗ.
И Дутлов распоясывался и доставал деньги.

«Виҫҫӗ те чӗрӗк илместӗн-и?» терӗ Дутлов сулахай аллипе хуҫан сылтӑм аллине ярса тытса, ӑна хӑйӗн сылтӑм аллипе ҫупма хатӗррипе хӑратса.
«Не возьмешь с четвертной?» — повторил Дутлов, схватывая левою рукой правую руку хозяина и угрожая хлопнуть по ней своею правою.

Ӑна илес текен мешчен виҫӗ эрне ӗнтӗ виҫҫӗр тенкӗпе пама йӑлӑннӑ, Дутлов ӗҫе икӗ сӑмахранах татса пачӗ.
А покупщик, мещанин, ходивший уже третью неделю, все просил уступить за триста, Дутлов кончил дело с двух слов.

Вӑл кӗсрене ҫав тери хытӑ чуптарса пыра-пыра лешӗн хырӑмӗ пӗтсе кайрӗ, Дутлов вара хӗрхенес тӑвас мар тесе ун ҫине урӑх пӑхмарӗ.
Дутлов гнал кобылу так шибко, что у ней сразу пропало все брюхо, и Дутлов уже не глядел на нее, чтобы не разжалобиться.

Дутлов киле тавӑрӑннӑ ҫӗре кӗҫӗнҫынӗ Йӑкӑнатпа пӗрле хулана ларса кайнӑ, мӑн хырӑмлӑ кӗсрине хапха умӗнче кӳлсе тӑратнӑ.
Когда Дутлов вернулся домой, молодайка уже уехала с Игнатом, и чалая брюхастая кобыла, совсем запряженная, стояла под воротами.

Дутлов хӑй пӗлекен кӗлӗсене пурне те йӗркипе вулама тытӑнчӗ.
Дутлов всё читал молитвы, которые были ему известны, читал все подряд.

Дутлов лешӗ икӗ урине харӑс урайне перӗнтернине илтрӗ.
Дутлов слышал, как стукнул он обеими ногами о пол.

«Тӑшманӗсем саланччӑр…», тесе хушрӗ Дутлов.
«И расточатся врази…» — шамкал Дутлов.

«Турӑ чӗрӗлтӗр», тесе ячӗ Дутлов.
«Да воскреснет бог», — проговорил Дутлов.

Дутлов кӗлтусассӑнах лешӗ ӑна ярассине пӗлнӗ, вӑл кӗллине те пӗлнӗ, анчах вӑл ӑна ниепле те калайман.
Дутлов знал, что, ежели он прочтет молитву, он отпустит его, и знал, какую надо прочесть молитву, но молитва эта не выговаривалась.

Акӑ хӑлӑпран туртрӗ те ҫын пулса пӳрте кӗчӗ, Дутлов вӑл камне малтанах пӗлнӗ.
Вот дернул за скобку и вошел в человеческом образе, Дутлов знал уже, что это был он.

Дутлов вӑл кунтине туйнӑ, ҫавӑнпа ӑна темӗскер лайӑх мар пек пулнӑ.
По крайней мере, Дутлов чувствовал его тут, и Дутлову было не по себе.

Ильича хӑрушӑ ӗҫ тума илӗртнӗ, тата дворовӑйсене ҫӗрӗпе ҫывӑрма паман усал сывлӑш хӑрах ҫунаттипе ҫак яла та, Дутлов пӳртне те, Ильича пӗтернӗ укҫасем выртнӑ ҫӗре пырса ҫапӑннӑ пулмалла.
Видно, тот мрачный дух, который навел Ильича на страшное дело и которого близость чувствовали дворовые в эту ночь, — видно, этот дух достал крылом и до деревни, до избы Дутлова, где лежали те деньги, которые он употребил на пагубу Ильича.

Дутлов пӳрте кӗрсенех кӗлтума тытӑнчӗ… унтан Илюш арӑмӗ ҫине пӑхса илсе пуҫне суллакаларӗ те хӑййине сӳнтерсе татах какӑрса илчӗ, вара кӑмака ҫине улӑхса мӑнукӗпе юнашар выртрӗ.
Дутлов стал молиться, потом посмотрел на Плюшкину бабу, покачал головой, потушил лучину, еще рыгнул, полез на печку и лег рядом с мальчиком-внучком.