Шырав

Тарантьев

— Лешне, ватӑ йытта, — терӗ Тарантьев, — нимӗн ҫинчен шухӑшламалла пулмасть: йӑлт янтӑ пулать.
— Этому старому псу, — продолжал Тарантьев, — ни о чем и подумать не придется: на всем готовом будешь жить.

— Тирпейлӗх те ытларах, — терӗ Тарантьев.
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, —

— Суятӑн, куҫатӑн! — терӗ Тарантьев.
— Врешь, переедешь! — сказал Тарантьев.

— Мӗ-ӗн? — пӳлчӗ Тарантьев.
— Что-о? — перебил Тарантьев.

— Ухмах та-ҫке! — терӗ Тарантьев, каялла таврӑнса.
— Чудак ты этакой! — воротясь, сказал Тарантьев.

— Ну, ҫӑва патне санпала! — терӗ те Тарантьев, шлепкине ҫамки ҫинерех пусса лартса, алӑк патнелле утрӗ.
— Ну, так черт с тобой! — отвечал Тарантьев, нахлобучив шляпу, и пошел к дверям.

— Тӑхта-ха, ан пӳл! — кӑшкӑрса ячӗ Тарантьев.
— Постой, не перебивай! — закричал Тарантьев.

Тарантьев ӑна итлеме пӑрахсах темӗн ҫинчен шухӑшларӗ.
Тарантьев уже не слушал его и о чем-то размышлял.

— Тӳлеместӗн пулас: тӗрӗс тӑваҫҫӗ! — терӗ те Тарантьев, кайма тӑчӗ.
— Видно, не платишь: и поделом! — сказал Тарантьев и хотел идти.

— Ну, эпӗ каятӑп, — терӗ Тарантьев, шлепкине тӑхӑнса: — пилӗк сехете килетӗп; манӑн кӗмеллисем пур-ха: эрех сутакан кантурта вырӑн тупса паратпӑр, терӗҫ, пырса пӑхма хушрӗҫ…
— Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а к пяти часам буду: мне надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться…

Тарантьев тухрӗ.
Тарантьев вышел.

Кусем ҫавсемех-ҫке? — хаяррӑн ыйтрӗ Тарантьев, сигарине кӑларса, Обломов ҫине пӑхкаласа.
Да это все те же? — строго спросил Тарантьев, вынув сигару и поглядывая на Обломова.

— Сирӗн хурӑнташӑр пек сысна курман эпӗ, — малалла каларӗ Тарантьев.
— Да, еще этакой свиньи я не видывал, как ваш родственник, — продолжал Тарантьев.

— Табак парӑр-ха! — терӗ Тарантьев.
— Дайте-ка табаку! — сказал Тарантьев.

Манӑн нимле хурӑнташ та ҫук, — именчӗклӗ каларӗ тӗлӗнсе ӳкнӗ Алексеев, куҫӗсене Тарантьев ҫине чарса пӑрахса.
У меня никакого родственника нет, — робко отвечал оторопевший Алексеев, выпуча глаза на Тарантьева.

— Ах, эсир те кунта-ҫке? — сасартӑк каларӗ Тарантьев, Алексеев еннелле ҫаврӑнса, Захар Обломов пуҫне туранӑ хушӑра.
— Ах, да и вы тут? — вдруг сказал Тарантьев, обращаясь к Алексееву в то время, как Захар причесывал Обломова.

Захар таврӑнчӗ те, Тарантьев ҫине чалӑшшӑн пӑхса, ун ҫумӗпе хӑвӑрт иртсе кайрӗ.
Захар воротился и, косясь на Тарантьева, проворно шмыгнул мимо его.

— Ну, калаҫать тата, киревсӗр! — терӗ Тарантьев, хӑйӗн ҫумӗпе иртсе каякан Захара хыҫалтан тапма урине ҫӗклесе; анчах Захар чарӑнчӗ те ун еннелле ҫаврӑнса шӑртланчӗ.
— Ну, еще разговаривает, образина! — говорил Тарантьев и поднял ногу, чтобы сзади ударить проходившего мимо Захара; но Захар остановился, обернулся к нему и ощетинился.

— Эсир малтан хӑвӑра валли Захар тытӑр, ун чух вӑрҫӑр вара! — терӗ Захар, пӳлӗме кӗнӗ май, Тарантьев ҫине хаяррӑн пӑхса.
— А вы заведите-ка прежде своего Захара, да и лайтесь тогда! — заговорил Захар, войдя в комнату и злобно поглядывая на Тарантьева.