Шырав

Белецкий

— Вӑт, ӑслӑскер, — терӗ те Белецкий, туртӑнкалакан хӗре чуптурӗ.
— Вот умница! — сказал Белецкий и поцеловал отбивавшуюся девку.

— Ну, Марьяна, халь эсӗ чуптуса ӗҫтер ӗнтӗ, — терӗ Белецкий, хӗре аллинчен тытса.
— Ну, теперь ты, Марьяна, поднеси с поцелуем, — сказал Белецкий, схватывая ее за руку.

— «Кайма юрамасть, кунта тӳлемелле-мӗн, — шухӑшларӗ Оленин, вара вӑл хӑй тавҫӑрма пӗлменшӗн ҫав тери тарӑхрӗ. — Нивушлӗ эпӗ Белецкий мӗн тунине тума пултараймастӑп-ха?
«Нельзя уйти, тут надо платить, — подумал Оленин, и ему стало так досадно на свою неловкость. — Неужели я не могу то же делать, что и Белецкий?

— Эп кайса табак илсе килем-ха, — терӗ вӑл, тарма шухӑшласа, анчах Белецкий ӑна аллинчен ярса тытрӗ.
— Я пойду табак принесу, — сказал он, намереваясь бежать, но Белецкий ухватил его за руку.

Вӑл тухса тарма тесе сӑлтав шыраса тупнӑ тӗле Белецкий: «Менельник тӑвакан Устенька чуптуса чихирь ӗҫтерме тивӗҫлӗ», — тесе пӗлтерчӗ.
Он придумал предлог, чтобы выйти и убежать, когда Белецкий провозгласил, что именинница Устенька должна подносить чихирь с поцелуями.

Белецкий, вечеринкӑна чипер, йӗркеллӗ ирттерме тӑрӑшса, пӗр чарӑнми пакӑлтатрӗ, хӗрсене чихирь ӗҫтерттерчӗ, вӗсемпе кӗрмешрӗ тата Оленина пӗрмаях французла Марьяна маттурлӑхӗ ҫинчен, ӑна «сирӗн», la vôtre, тесе вырнаҫусӑр сӑмахсем каларӗ, хӑй мӗн тунине тума сӗнчӗ.
Белецкий, стараясь поддерживать приличие вечеринки, не переставая болтал, заставлял девок подносить чихирь, возился с ними и беспрестанно делал Оленину неприличные замечания по-французски о красоте Марьянки, называя ее «ваша», la vôtre , и приглашая его делать то же, что он сам.

Пур хӗрсем те хитре, анчах вӗсем хӑйсем те, Белецкий те, премӗксем илсе килнӗ денщик та — пурте ирӗксӗрех Марьяна ҫине пӑхрӗҫ, хӗрсемпе калаҫмалла пулсан, унпа калаҫрӗҫ.
Все девки были красивы, но и сами они, и Белецкий, и денщик, вошедший с пряниками, — все невольно смотрели на Марьяну и, обращаясь к девкам, обращались к ней.

— Епле-ха хӑвӑр патӑрта пурӑнакан ҫынна палламастӑн? — терӗ Белецкий, Марьянка еннелле ҫаврӑнса.
— Как же ты своего постояльца не знаешь! — сказал Белецкий, обращаясь к Марьянке.

Чихирь тултарнӑ стакансене пыл ярса хутӑштарнӑ тата виҫ кӗрепенке премӗке сӗтел ҫине йӗркипе сапаласа тухнӑ хыҫҫӑн, Белецкий, хӗрсене кӗтесрен сӗтӗрсе кӑларса, сӗтел хушшине лартрӗ те вӗсене премӗксем валеҫсе пама пуҫларӗ.
Размешав мед в налитых стаканах чихиря и роскошно раскинув три фунта пряников по столу, Белецкий вытащил девок силой из их угла, усадил за стол и принялся оделять их пряниками.

Денщик шучӗпе улпутсем ӗҫке ярӑннӑ, вӑл вӗсем ҫине ҫамка айӗн, те хапсӑнса, те йӗрӗнсе, пӑхса илчӗ те, сӑрӑ хутпа чӗркенӗ пыл татӑкне тата премӗксене пӗр пытармасӑр пит меллӗн тыттарчӗ, унтан кашни мӗн хак тӑнине тата мӗн чухлӗ тавӑрса панине каласа пама тӑнӑччӗ, кӑна, Белецкий ӑна хуса та ячӗ.
Денщик исподлобья, не то с завистью, не то с презрением, оглядев гулявших , по его мнению, господ, старательно и добросовестно передал завернутые в серую бумагу кусок меда и пряники и стал было распространяться о цене и сдаче, но Белецкий прогнал его.

Белецкий чаплӑн, анчах та хӑйне мӑнаҫлӑрах та ирӗкрех тыткаласа, сӗтел умне пычӗ те Устенька сывлӑхӗшӗн пӗр стакан эрех ӗҫрӗ, унтан ыттисене те ҫапла тума чӗнчӗ.
Белецкий несколько торжественно, но самоуверенно и развязно подошел к столу, выпил стакан вина за здоровье Устеньки и пригласил других сделать то же.

Вӑл хӑйне хӑй айван та ҫаврӑнӑҫусӑр пек туйрӗ, вара, Белецкий мӗн тӑвать, хӑй те ҫавна тума шухӑшларӗ.
Он чувствовал себя глупым и неловким и решился делать то же, что делал Белецкий.

Вӑл хӗрсен пӳртӗнче, унта Белецкий пырса кӗрсен, кӑшкӑрашу та ҫуйхашу тапраннине илтрӗ, вара тепӗр темиҫе минутран Белецкий унтан епле ҫухӑрса, тӗпӗртетсе тата кулса сиксе тухса пусма ҫинчен аннине курчӗ.
Он слышал, как в девичьей хате поднялся крик и визг, когда вошел туда Белецкий, и через несколько минут увидел, как с визгом, возней и смехом он выскочил оттуда и сбежал с лесенки.

— Ах, эпӗ вара кирек мӗнле пурнӑҫпа та килӗштерме пӗлетӗп! — терӗ Белецкий, ассӑн та савӑнӑҫлӑн сывласа, — кайса пӑхам-ха, мӗн унта вӗсен.
— Ах, я так умею примириться со всякою жизнью! — сказал Белецкий, весело вздыхая, — пойду посмотрю, что у них.

— Эсир пӗлетӗр-и, — терӗ Белецкий, — ҫак Устенькӑна тумлантарас та кӑштах тасатас, ачашласа усрас пулсан, вӑл пирӗн чипер пикесенчен пуринчен та аванрах пулнӑ пулӗччӗ.
— Вы знаете ли, — сказал Белецкий, — что, ежели бы одеть эту Устеньку да подчистить, походить немножко, она была бы лучше всех наших красавиц.

— Марьянка килчӗ-и? — ыйтрӗ Белецкий.
— А Марьянка пришла? — спросил Белецкий.

— Час пулать-и? — кӑшкӑрчӗ Белецкий.
— Скоро ли? — крикнул Белецкий.