Шырав

Шырав ĕçĕ:

кӑмӑллӑ сăмах пирĕн базăра пур.

кӑмӑллӑ (тĕпĕ: кӑмӑллӑ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Лопухов, ытти ҫынсемшӗн усӑллӑ ӗҫ тӑвас тесе, пурнӑҫри тӗрлӗ ырлӑхсемсӗр, хисепсӗр юлма ҫирӗппӗн шут тытнӑ, ҫавӑн пек ӗҫпе киленсе пурӑнасси — уншӑн пулсан чи лайӑх тупӑш тесе шухӑшланӑ вӑл; хӑй юратса пӑрахнӑ хитре хӗр ҫине вӑл ҫав тери таса куҫсемпе пӑхнӑ; кашни пиччӗшӗ те хӑйӗн йӑмӑкӗ ҫине ун пек пӑхма пултарайман; анчах ун материализмне кун пек каҫарма хӑтланнине хирӗҫ ҫакна калас пулать: хӑш енчен те пулин лайӑх енсӗр ҫын пӗр ҫын та ҫук вӗт, материалистсем вара, вӗсем кирек мӗнле пулсан та, ҫапах та материалистсемех, ҫакӑ ӗнтӗ вӗсем путсӗр те таса кӑмӑллӑ маррине татӑклӑн кӑтартса парать, материалистсене каҫарма юрамасть, мӗншӗн тесен вӗсене каҫарни вӑл материализм майлӑ пулса, ӑна пулӑшнине пӗлтернӗ пулӗччӗ.
Лопухов сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод в почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.

IX // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Хӑйсем ӑшӑ кӑмӑллӑ пулнине пула ӑна тӳрре кӑлармасӑрах каҫарас текен ҫынсем ӑна каҫарма пултарайман пулӗччӗҫ.
Люди, которые, не оправдывая его, захотели бы, по человеколюбию своему, извинить его, не могли бы извинить.

Анчах вӗренмен хӗрарӑм пулнисӗр пуҫне, Марья Алексевна йӑнӑшне тата Лопухов ӑна хӑй шухӑшне йӑлтах каламан пирки те каҫарма пулать, Лопухов пропагандист пулнӑ, анчах чаплӑ идейӑсене юратакан пропагандист мар, чаплӑ идейӑсене юратакан пропагандистсем вӗсем яланах Марья Алексевнӑсене хӑйсене чунтан савӑнтаракан ырӑ кӑмӑллӑ идейӑсене вӗрентесшӗн тӑрӑшаҫҫӗ.
Но, кроме того, что она была женщина неученая, она имеет и другое извинение своей ошибке: Лопухов не договаривался с нею до конца, Лопухов был пропагандист, но не такой, как любители прекрасных идей, которые постоянно хлопочут о внушении Марьям Алексевнам благородных понятий, какими восхищены сами в себе.

Ҫавӑн чухлӗ вӗреннӗ ырӑ кӑмӑллӑ писательсем Лопухов йышши ҫынсене ҫавӑн пек ӑнланнӑ пулсан, невушлӗ эпир Марья Алексевнӑна вӑл Лопухов йышши ҫынсене пирӗн чи лайӑх писательсем, мыслительсемпе вӗрентекенсем ӑнланнинчен ытларах ӑнланайманшӑн вӑрҫӑпӑр?
Если столь просвещенные и благородные писатели так поняли людей вроде Лопухова, то неужели мы будем осуждать Марью Алексевну за то, что она не рассмотрела в Лопухове ничего, кроме того, что поняли в людях его разряда лучшие наши писатели, мыслители и назидатели?

Вӗсен шухӑшӗсем ытла та пӗр пек пулнӑ, ҫавӑнпа вара нумай вӗреннӗ ырӑ кӑмӑллӑ романистсемпе журналистсем тата пирӗн халӑха вӗрентекен ытти ҫынсем: «Ку Лопухов йышши ҫынсем Марья Алексевна йышши ҫынсенчен нимӗнпе те уйрӑлса тӑмаҫҫӗ» тесе тахҫанах пӗлтернӗ ӗнтӗ.
Сходство их понятий было так велико, что просвещенные и благородные романисты, журналисты и другие поучатели нашей публики давно провозгласили: «Эти люди вроде Лопухова ничем не разнятся от людей вроде Марьи Алексевны».

Марья Алексевна шутланӑ тӑрӑх, ун йышши ҫынсем ҫеҫ хӑйсене Лопухов пек тыткалама пултарнӑ; Лопухов ҫамрӑк та ҫивӗч ҫын, питӗ кӑмӑллӑ, хӗр корсечӗн ӑшнелле шӑтарас пек пӑха-пӑха илмен, ун хыҫҫӑн сӗтӗрӗнсе ҫӳремен, ним турткаланса тӑмасӑрах Марья Алексевнӑпа картла вылянӑ, «луччӑ эпӗ Вера Павловнӑпа ларатӑп» тесе каламан, япаласем ҫинчен калаҫас пулсан, вӑл Марья Алексевнӑпа хӑй калаҫнӑ пекех калаҫнӑн туйӑннӑ; Марья Алексевна пекех, Лопухов та тӗнчере пур ӗҫе те тупӑш илесшӗн тӑваҫҫӗ, тенӗ, ултавҫӑ улталать пулсассӑн, кунта нимӗн хӗрсе кайма та, ҫав ултавҫа пӑхӑнса тӑмалли чыс принципӗсем ҫинчен кӑшкӑрма та кирлӗ мар, ултавҫӑ хӑй вӑл пӗртте ахалех ултавҫӑ мар, унӑн хӑйӗн условийӗсене кура ҫаван пек пулмалла, вӑл ултавҫӑ пулман пулсассӑн, ҫавна тума май ҫукки ҫинчен каламасӑрах паллӑ ӗнтӗ — ку вӑл, уншӑн пулсассӑн, ҫав тери ухмах та айван ӗҫ пулнӑ пулӗччӗ.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он, молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо, с его стороны.

Епле ырӑ кӑмӑллӑ, ӑслӑ правилӑсем вӗрентет Верочкӑна!
Какие благоразумные правила внушает Верочке!

VIII // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Епле ӑслӑ, ӗҫе тӗплӗ тӑвакан ҫын, ҫав тери ырӑ кӑмӑллӑ ҫамрӑк ҫын теме пулать!
Какой умный, основательный, можно сказать благородный, молодой человек!

Тӳрӗ кӑмӑллӑ та ухмах мар ҫынсене пӗчченшерӗн улталама ҫук.
Неглупые честные люди в одиночку не обольщаются.

VII // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Мӗнпур Видоксемпе Ванька Каинсем ӗнентернӗ тӑрӑх, кӑштах ӑс-тӑнпа пурнӑҫ опычӗ пулсан, тӳрӗ кӑмӑллӑ та чее мар ҫынна улталассинчен йывӑртараххи урӑх нимӗн те ҫук иккен.
По свидетельству всех Видоков и Ванек Каинов, нет ничего труднее, как надуть честного, бесхитростного человека, если он имеет хоть несколько рассудка и житейского опыта.

Марья Алексевна малалла ыйтса пӗлме тытӑнчӗ; лӑплантаракан калаҫусем вӗсем кашниех кӑмӑллӑ вӗт, тата, кирек мӗн пулсан та, — пӗлес килет-ҫке, — пур япалана та пӗлес килет вӗт.
Марья Алексевна продолжала расспросы; ведь каждому приятны успокоительные разговоры, да и во всяком случае любопытно, — ведь все любопытно.

VI // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Эсӗ ырӑ кӑмӑллӑ хӗр; эсӗ айван хӗр мар; анчах эпӗ санран нимӗн те тӗлӗнместӗп, каҫар эсӗ мана; тен, эпӗ пӗлнӗ тата пӗлекен хӗрсенчен ҫурри, тен, ҫурринчен те ытларах пуль, — эпӗ шутламан, мӗн шутламалли ҫак тата, нумай вӗт вӗсем! — Санран начар мар, хӑшпӗрисем вара лайӑхрах та, каҫар эсӗ мана.
Ты добрая девушка; ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в тебе; может быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а может быть, и больше чем половина, — я не считал, да и много их, что считать-то, — не хуже тебя, а иные и лучше, ты меня прости.

V // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

Халӗ, Верочка, ҫав шухӑшсем пурнӑҫра витӗр курӑнаҫҫӗ ӗнтӗ, урӑх ҫынсем, урӑх кӗнекесем ҫырнӑ ӗнтӗ, вӑл ҫынсем ҫав шухӑшсем лайӑх шухӑшсем, анчах вӗсенчен нимӗн тӗлӗнмелли те ҫук, тесе шутлаҫҫӗ, халӗ, Верочка, чечексем ҫурӑлнӑ вӑхӑтра уйра тутлӑ шӑршӑ сарӑлнӑ пек, пур ҫӗрте те ҫав шухӑшсем сарӑлнӑ; вӑл шухӑшсем пур ҫӗре те сӑрхӑнса кӗреҫҫӗ, эсӗ вӗсене хӑвӑн аннӳнтен те, пурӑнас пулать текен тата мӗншӗн улталаса, ҫаратса пурӑнмаллине каласа кӑтартакан аннӳнтен те, илтнӗ; вӑл сана хирӗҫлесе каласшӑн пулнӑ, анчах хӑй эсӗ каланинех малалла каласа кайнӑ, эсӗ вӗсене сӗмсӗр те пӑсӑлса кайнӑ француженкӑран, хӑйӗн еркӗнне хӑй хыҫҫӑн горничнӑй пек сӗтӗрсе ҫӳрекенскерӗнчен те, илтнӗ, вӑл унпа мӗн тӑвас тет, ҫавна тума пултарать, ҫапах та, шухӑшласа пӑхсан, унӑн хӑйӗн ирӗкӗ ҫуккине, унӑн ҫынсене юрама тӑрӑшмаллине, хӑйне ирӗксӗрлемеллине, ку ӑна питӗ йывӑррине асӑрхать, — ма пурӑнмалла мар-ха ун хӑйӗн Сергейӗпе, ырӑ та ҫемҫе кӑмӑллӑ вӑл, питӗ ҫепӗҫскер, — ҫапах та француженка: «анчах маншӑн та, ҫавӑн пек ухмахскершӗн те пулин, кун пек пурнӑҫ питӗ начар», тет.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».

Ҫапла, вӑт лайӑх пулать чухӑнсем пулман чухне, никам та никама та ирӗксӗрлесе ӗҫлеттерес ҫук, пурте хаваслӑ, ырӑ кӑмӑллӑ, телейлӗ ҫынсем пулаҫҫӗ».
Да, вот хорошо будет, когда бедных не будет, никто никого принуждать не будет, все будут веселые, добрые, счастливые…»

Вӗсем ҫавна каланӑ пулсан, эпӗ ӑслӑ та ырӑ кӑмӑллӑ ҫынсем ҫавӑн пек шухӑшланине пӗлнӗ пулӑттӑм: атту мана пӗрмаях пӗр эпӗ ҫеҫ ҫапла шухӑшланӑ пек туйӑнатчӗ, мӗншӗн тесен эпӗ айван хӗрача, манран, айванран, пуҫне урӑх никам та ун пек шухӑшламан, чӑннипе ӑна никам та кӗтмен пек туйӑнатчӗ.
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают; а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что, кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого в самом деле не ждет.

Е акӑ Диккенсӑн — Диккенсӑн пур, анчах вӑл ун ҫине шансах кайман пек курӑнать; пултӑрччӗ тет ҫеҫ, мӗншӗн тесен ырӑ кӑмӑллӑ, анчах хӑй вӑл пулма пултараймассине пӗлет.
Или у Диккенса — у него это есть, только он как будто этого не надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому нельзя быть.

Мӗн те пулин уншӑн кӑмӑллӑ мар, сиенлӗ ӗҫ тутарасшӑн-и?
Желаете, чтобы сделала что-нибудь такое, что ей неприятно или вредно?

IV // Николай Сандров, Владимир Садай. Чернышевский, Николай Гаврилович. Мӗн тумалла?: роман; вырӑсларан Николай Сандров, Владимир Садай куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1957. — 495 с.

— Ҫапла, вӑл та кӑмӑллӑ.
— Да, и это приятно.

— Ырӑ кӑмӑллӑ та ӑслӑ хӗр сирӗн вӑл: ҫапла, эпир, хӗрарӑмсем, — мӗскӗн чунсем, чухӑнсем эпир! — терӗ Верочка, — анчах, кам-ха сирӗн ҫураҫнӑ хӗрӗр?
— Добрая и умная девушка ваша невеста; да, мы, женщины, — жалкие существа, бедные мы! — сказала Верочка.

Ҫавӑн пекех мана та хӗрарӑмсен вӑрттӑнлӑхне пӗлнӗренпе вӗсене курма кӑмӑллӑ мар.
Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика