Шырав

Базунов

— Куртӑр-и? — сиксех кӑшкӑрать Базунов.
— Видали? — подпрыгивая, кричал Базунов.

— Вӗсем икӗ шайка чӑмӑртаннӑ, — пӗлтерет Базунов, асӑрхануллӑн тата темле, темскере хыпашласа тупма пуҫланӑ евӗрлӗ, сасӑпа, — Кожемякин тата слободари хӑрах куҫ — ку пӗрре, леш телеграфистишкӑпа земски управӑри курпунӗ вара…
— Их две шайки основалось, — докладывал Базунов осторожным и как бы что-то нащупывающим голосом, — Кожемякин да кривой со слободы — это одна, а телеграфистишка с горбатым из управы земской…

— Ну, тӑвансемӗр, ку вара чӑнах та хӑрушла калаҫу! — тет шикленсе ӳкнӗ Базунов, хӳме ҫумӗнчи ушкӑнта тӑраканскер.
— Ну, братцы мои, это действительно, что опасные речи! — тревожно говорил Базунов в толпе у забора.

Базунов, Никола чиркӗвӗн старости, хулари чи пуян суту-илӳҫӗ, чеен йӑпӑлтатакан тата йӗрмӗшекен сассипе ҫапла калаҫать:
Базунов, церковный староста от Николы, самый крупный торговец города, говорил вкрадчивым и плачущим голосом: