Шырав

Алексей

Алексей

Алексей тухса кайрӗ, Никита, чӗнмесӗр ларнӑ хыҫҫӑн, хуллен кӑна: — Ӑна пӗрмай пушарсем тӗлленеҫҫӗ, — терӗ.
Алексей встал и ушёл, а Никита, помолчав, сказал тихонько: — Всё пожары ему чудятся.

— Набат? — Пушар? — тесе ыйтрӗ те Алексей ывӑҫ тупанне ҫамки патне тытса сиксе тӑчӗ.
— Набат? Пожар? — спросил Алексей, приложив ладонь ко лбу и вскакивая.

Алексей, типпӗн ӳсӗркелесе, темӗн пуласса кӗтнӗ пек, мӑйне тӑса-тӑса хула еннелле пӑхса ларать.
Алексей, сухо покашливая, смотрел в сторону города и точно ждал чего-то, вытягивая шею.

— Ӑслӑскер вӑл, — терӗ Алексей ҫирӗппӗн, — ҫынсем хӗсӗрленипе ҫавӑн пек пулса тӑнӑ вӑл.
— Он — умный, — настойчиво сказал Алексей, — его — затравили…

Артамонов тепӗр еннелле пӑрӑнса сурчӗ, анчах та Алексей ҫав киревсӗр ҫынна питех те кӑмӑллӑн пуҫ тайса илнине асӑрхасан, унтан: — Ку мӗн тата? — тесе ыйтрӗ.
Артамонов отвернулся, сплюнул, но заметив, что Алексей необычно ласково кивнул головою дрянному человечку, спросил: — Это что?

Хӑй чирли ҫинчен Алексей час-часах тата мӑнкӑмӑлланса калаҫнӑ, ҫапла вара чир ӑна ытти ҫынсенчен уйӑрса тӑракан паха япала пек пулнӑ.
О том, что он больной, Алексей говорил часто и всегда почти с гордостью, как будто болезнь была достоинством, отличавшим его от людей.

Алексей, хӗрессем хушшинче ҫаврӑнкаласа ҫӳресе, вӗсем ҫине ҫырса хунисене вулать.
Между крестов, читая надписи, ходил, кружился Алексей.

Алексей темле хаяррӑн ялтӑракан куҫӗсемпе ун питӗнчен тинкерсе пӑхса илчӗ те: — Эпӗ сывалатӑп, — терӗ.
Алексей взглянул в лицо его нехорошо пылающими глазами и сказал: — Я — выздоровею.

Анчах сакӑр талӑкран Алексей, хӑй ҫӑра сурчӑкпа юн сурать пулин те, ура ҫине тӑчӗ, час-часах мунча кӗме пуҫларӗ, ҫапӑна-ҫапӑна тарларӗ, пӑрӑҫланӑ эрех ӗҫрӗ; унӑн куҫӗсенче салхуллӑрах тӗксӗм ҫутӑ ялкӑшма тытӑнчӗ, ҫакна пула ун куҫӗсем татах та ытларах хитреленчӗҫ.
Но через восемь суток Алексей встал, влажно покашливая, харкая кровью; он начал часто ходить в баню, парился, пил водку с перцем; в глазах его загорелся тёмный угрюмый огонь, это сделало их ещё более красивыми.

Алексей, пуҫне татса илесшӗн пулнӑ пек, ӑна пӗрмай аллисемпе тыта-тыта йынӑшрӗ.
Алексей хватал голову руками, точно оторвать её хотел, и стонал.

Шыҫса кӑвакарнӑ, хаяр та кӳренӳллӗ куҫне кӑшт ҫеҫ уҫса, Алексей ӑна хирӗҫ аран-аран сывларӗ, юн сурса хӑрӑлтатса илчӗ:
Приоткрыв жалобно злой, запухший глаз, задыхаясь, сплёвывая кровь, Алексей тоже захрипел:

Алексей тӑна кӗрсен, Артамонов чышкипе сулкаласа, ӑна хытӑ кӑшкӑрса пӑрахрӗ: — Кам хӗнерӗ сана, — кала?
А когда Алексей очнулся, он заорал на него, размахивая кулаком: — Кто тебя — говори?

Алексей шагнул, точно связанный, но дядя схватил его за плечо:

— Тухса кайӑр! — кӑшкӑрса ячӗ Артамонов ачисене, анчах ыттисемпе пӗрле Алексей те алӑк патнелле утсан, вӑл ӑна хыттӑн кӑшкӑрса чарчӗ:
— Ступайте вон! — приказал Артамонов детям, но когда и Алексей пошёл к двери, он крикнул ему:

Ҫав каҫхинех, чей ӗҫсе ларнӑ чухне, Алексей сасартӑк уҫӑмлӑн та хыттӑн: — Атте, пар мана салтака, — терӗ.
В тот же вечер, за чаем, Алексей вдруг сказал отчётливо и громко: — Батюшка, — отдай меня в солдаты.

Пӳлӗме Алексей шавласа кӗрсе тӑрать; вӑл йӗп-йӗпе пылчӑкланса пӗтнӗ, ҫӗлӗкне ӗнси ҫине антарса лартнӑ — ҫапах та вӑл ҫурхи куна аса илтерет.
Шумно входит Алексей; мокрый, грязный, в шапке, сдвинутой на затылок, он всё-таки напоминает весенний день.