Шырав

Оленин

Оленин пекӗ кӑларчӗ те ним чӗнмесӗр касма пуҫларӗ.
Оленин достал ножичек и стал молча резать.

Оленин ҫывхарчӗ те, аллисене пушатас тесе, пӑшалне хулпуҫҫи ҫине ҫакса ячӗ.
Оленин приблизился и перекинул ружье за плечи, чтоб освободить руки.

Таҫтан аякранах Оленин, темӗнле чун туйӑмӗпе, виноград тӗммисен хушшинче Марьянӑн сенкер кӗпине палласа илчӗ те, ҫырласем таткаласа, ун патне пырса тӑчӗ.
Еще издали каким-то инстинктом Оленин узнал голубую рубаху Марьяны сквозь ряды лоз и, обрывая ягоды, подошел к ней.

Оленин хӑйӗн хуҫисем патне, сад пахчине, таврӑннӑ тӗле хӗвел сад пахчи картисем хыҫне пытанчӗ те хӑйӗн сапаланчӑк пайӑркисемпе витӗр курӑнакан ҫулҫӑсем хушшинчен йӑлтӑртатрӗ.
Уже солнце спряталось за оградой садов и раздробленными лучами блестело сквозь прозрачные листья, когда Оленин вернулся в сад к своим хозяевам.

— Апла кивӗ сад пахчинче пур эппин? — ыйтрӗ Оленин.
— Так в заброшенном саду есть? — спросил Оленин.

— Эпӗ ӗҫлеме пӗлместӗп вӗт, — терӗ Оленин, симӗс туратсем витӗр арба айнелле пӑхас мар тесе тӑрӑшса, унта вӑл Марьянӑн сенкер кӗпипе хӗрлӗ тутӑрне асӑрхарӗ.
— Да я не умею работать, — сказал Оленин, стараясь не смотреть сквозь зеленые ветви под арбой, где он заметил голубую рубаху и красный платок Марьяны.

Оленин Лукашкӑна аллӑ монета тӑракан лаша парнелени ҫинчен пӗлнӗ хыҫҫӑн, унӑн хваттер хуҫисен кӑмӑлӗсем ҫемҫелнӗ; уйрӑммӑнах хорунжий хӑйӗн хӗрӗпе Оленин ҫывхарнине тулли кӑмӑлпа курса тӑнӑн туйӑннӑ.
С тех пор как стало известно, что Оленин подарил коня в пятьдесят монетов Лукашке, хозяева его стали ласковее; особенно хорунжий, казалось, видел с удовольствием его сближение с дочерью.

— Ӗнер эп ҫӳрерӗм, анчах пӗрре те тупаймарӑм, — тесе калаҫрӗ Оленин, йӗри-тавра канӑҫсӑррӑн пӑхкаласа, анчах та туратсем хушшинче Марьянӑна курмасӑр.
— Вчера я ходил, ни одного не нашел, — говорил Оленин, беспокойно поглядывая кругом и из-за веток не видя Марьяны.

Марьяна Устенькӑна тӗкрӗ те, ним чӗнмесӗр, йӑл кулса, ӑна Оленин ҫине кӑтартрӗ.
Марьяна толканула Устеньку и молча, улыбнувшись, указала ей на Оленина.

Старик калавӗсене итлесе, Оленин яланхинчен ытларах ӗҫрӗ.
Оленин выпил более обыкновенного, слушая рассказы старика.

Оленин пӳрте кӗчӗ.
Оленин вернулся в хату.

— Мӗншӗн хӗр ҫураҫнӑ ҫӗрте мар-ха эс? — ыйтрӗ Оленин.
— Что ж ты не на сговоре? — спросил Оленин.

Оленин, ун хыҫӗнчен крыльца ҫине тухса, пӑшал хӗлхемӗсем йӑлтӑртатнӑ еннелле, ҫӑлтӑрлӑ тӗттӗм тӳпе ҫине ним чӗнмесӗр пӑхса тӑчӗ.
Оленин, выйдя за ним на крыльцо, молча глядел в темное звездное небо по тому направлению, где блеснули выстрелы.

Оленин унӑн сасси тӗлӗнмелле тухнипе ҫаврӑнса пӑхрӗ те старик макӑрса ларнине курчӗ.
Оленин оглянулся на странный звук его голоса: старик плакал.

Оленин ахӑлтатса кулса ячӗ.
Оленин расхохотался.

Оленин ун ҫине тепӗр хут пӑхса илчӗ, кулса ячӗ те каллех ҫырма пуҫларӗ.
Оленин еще раз взглянул на него, усмехнулся и продолжал писать.

— Балалайкине ӑҫтан тупрӑн? — ыйтрӗ те Оленин малалла ҫырчӗ.
— А балалайка откуда у тебя? — спросил Оленин и продолжал писать.

Оленин ҫаврӑнса пӑхрӗ, эрех пама хушрӗ те малалла ҫырчӗ.
Оленин оглянулся, велел подать вина и продолжал писать.

Оленин ҫырса ларнине курсан, вӑл кӑмӑлсӑрланчӗ.
Увидав, что Оленин пишет, он огорчился.