Шырав

Нарыжный

Нарыжный, Хохлаков аллине чӗнмесӗр чӑмӑртарӗ те тӳрех кӗпер патнелле, пахчасемпе садсем урлӑ уттарчӗ.
Нарыжный пожал Хохлакову руку и ушел к мосту, напрямик через огороды и сады.

— Вӑл, Федор Лукич, санӑн хальхи вырӑну та ӗнтӗ… — Нарыжный каласа пӗтермерӗ, ассӑн сывласа илчӗ.
— А оно, Федор Лукич, и твое нынешнее положение… — Нарыжный недоговорил, глубоко вздохнул.

— Ҫав чапа мана совет влаҫӗ пачӗ, вӑлах ӑна каялла тытса илчӗ — эпир халӗ татӑлнӑ, — Нарыжный, куҫӗсене чеен хӗссе, кулса илчӗ.
— Тот почет дала мне советская власть, она его и отобрала — вот мы теперь и квиты, — Нарыжный с хитринкой в глазах усмехнулся.

Нарыжный пуҫне чикрӗ те тарӑхса, хаярланса курӑка тӑпӑлтарма пуҫларӗ.
— Нарыжный наклонил голову и стал рвать траву, жадно, со злостью.

— Пурӑнтӑрах вӑл, Тутаринов, — хурлӑхлӑн каларӗ Нарыжный.
— Бог с ним, с Тутариновым, — грустно проговорил Нарыжный.

— Манӑн унта темшӗн таврӑнас килмест, — тӳрӗ кӑмӑлпа каласа пачӗ Нарыжный.
— Что-то нету у меня охоты туда возвращаться, — чистосердечно признался Нарыжный.

Нарыжный, шалта кӗсйинче хыпашласа, тӑваткал хутлатнӑ хут таткине туртса кӑларчӗ те ӑна Федор Лукича пачӗ.
Нарыжный порылся во внутреннем кармане пиджака, достал сложенную вчетверо бумажку и передал Федору Лукичу.

— Эпӗ выляман, ҫавӑнпа шыв пекех таса! — хӑюллӑн ответлерӗ Нарыжный.
— Я и не игрался, а потому и чист, как вода! — смело ответил Нарыжный.

— Эсӗ мӗншӗн апла тӑвасшӑн, Федор Лукич? — ыйтрӗ Нарыжный, вара унӑн куҫӗнчи хӑравҫӑ палли таҫта кайса пытанчӗ.
— Это почему ж ты, Федор Лукич, такого намерения? — спросил Нарыжный, в его взгляде признак страха куда-то пропал.

— Мӗншӗн тӗрмерен? — кулса ответлерӗ Нарыжный, курӑк ҫине ларса.
— Зачем же из тюрьмы? — ответил Нарыжный, присаживаясь на траву.

Ун умӗнче шӑпах хайхискер, тырӑ вӑрланӑшӑн Тутаринов «Светлый путь» колхоз председателӗнчен кӑларнӑ Евсей Нарыжный тӑрать.
Перед ним и в самом деле стоял тот самый Евсей Нарыжный, которого недавно сняли с поста председателя колхоза «Светлый путь» за воровство зерна.