Шырав

Кандов

Стефчовпа ятлаҫнӑ хыҫҫӑн Кандов килне ытла пӑшӑрханса таврӑнчӗ.
После скандала со Стефчовым Кандов вернулся домой чрезвычайно взволнованный.

Ун пек чир-чӗртен ҫӑлӑнмалли пӗртен пӗр лайӑх им-ҫам — уйрӑлса каясси кӑна пулнӑ та, ҫавна Рада хӑй те, Кандов та пӗлмен.
Ни она, ни Кандов не знали, что единственное спасительное лекарство от таких недугов — это разлука.

XVIII. Кандов

Вӑхӑт шусах пынӑ, Кандов ҫаплах Радӑпа курнӑҫкаланӑ.
Время шло, а Кандов по-прежнему встречался с Радой.

Ҫинчен тата Рада чӗри те ирӗкре мар, Кандов ҫавна пӗлсех тӑрать.
В довершение всего сердце Рады не было свободно, и Кандов это знал.

Кандов пӗтӗмпех ҫӗнӗ юрату хавалне парӑнчӗ.
Кандов целиком отдал себя во власть своей новой любви.

Рада чысне кӳрентернӗшӗн ҫапла ян янӑратса хӑлха чикки тӑхӑнтартрӗ пулсан, Кандов эппин хӑйшӗн кӑна мар, Огняновшӑн та ӑна тавӑрчӗ.
Смело, хотя и буйно отплатив за оскорбление, нанесенное Раде и ее чести, Кандов тем самым отомстил и за Огнянова!

Халӗ, Стефчова хӑлха чикки тӑхӑнтартса янӑ хыҫҫӑн, Кандов хӑй те аптраса ҫитнӗ пек пулчӗ.
Теперь, дав пощечину Стефчову, Кандов почувствовал, что попал в странное положение.

Кандов ҫак самантра Мердевенджиевӑн кулӑшла хавалне те хапсӑнчӗ, лешӗ упа мӗкӗрнине илтнипех силленме пултарать!
Как завидовал Кандов смешной страстишке Мердевенджиева, которому стоило услышать медвежий рев, чтобы сразу же исцелиться!

Тӑван ҫӗршыв сӑнарӗ витӗр ӑна Рада сӑнарӗ те йӗкӗлтенӗ пек палӑрса тӑчӗ; ҫав сӑнар Кандов чунне тата тарӑнрах кӗрсе вырнаҫрӗ; вӑл хӑйне кӑна шанассӑн курӑнчӗ; Рада ун чун варӗнче хуҫа пулнӑччӗ-ха, халӗ ҫеҫ кӗнӗ шухӑш ӑна вӑхӑтлӑха кӗнӗ мӗскӗн хӑна пек туйӑнчӗ.
Ее образ предательски выглядывал из-за образа родины; он глубже вошел в душу Кандова, вид у него был самоуверенный, и он с жалостью смотрел на временного гостя, который вошел в дом, где хозяйкой была она, Рада.

Вӗсем ак иккӗшӗ те, Кандов та, Раскольников та, пӗр майлӑ виҫерех пулчӗҫ иккен.
Оба они, и Кандов и Раскольников, попали в одинаковое положение.

Кандов Раскольникова асне илчӗ: Достоевский геройӗ те этеме пархатар кӳрес тесе ростовшицӑна вӗлерме шухӑш тытать, епле ыррӑн туйӑннӑ ҫак шухӑш, епле ӑна сӑхлантарнӑ!
Кандов вспомнил о Расколыникове: герой Достоевского тоже задумал убить ростовщицу на благо человечеству, и какое это вызывало сочувствие, как это волновало душу!

Радӑна савас кӑмӑлӗ ӑна намӑса пӗлмен ҫынна кӑларас пек туйӑнчӗ, — хӑйӗн ҫывӑх тусӗнчен, Огняновран, намӑс, тӑван Болгаришӗн кӗрешес тенӗ чух Кандов хӑравҫӑ пек пулать, вӑл кирек мӗнле пулсан та хӑйне канӑҫ паман туйӑмран хӑвӑртрах хӑтӑлма, йӑлтах тасалса ҫитме шухӑш тытрӗ.
Страсть к Раде стала казаться ему подлостью, подлостью по отношению к Огнянову, его другу, и преступлением против Болгарии, которой он обязан был посвятить себя всецело, Кандов испугался самого себя и решил как можно скорее заглушить, смыть, вытравить из своей души это чувство.

Кандов хӑйне ыттисенчен ютшӑнарах тыткалама тытӑнчӗ, вӗсен шухӑшӗ ӑна интереслентерми пулчӗ, ҫын шӑв-шавӗнчен пӑрӑнарах тӑчӗ, тӑтӑшах ассӑн сывла пуҫларӗ; Радӑна курсан ҫеҫ чун кӗнӗ пек пулчӗ ӑна.
Кандов мало-помалу начал чуждаться окружающих людей и их интересов, избегать людского шума и суеты, погружаться в мечтательную апатию; оживлялся он только при виде Рады.

Ҫамрӑк та хӗрӳллӗ идеалист Кандов таса чӗрене ҫеҫ тивӗҫекен тӗрлӗ теорисемпе те принципсемпе арпашнӑ кӑмӑлпа таврӑнчӗ Болгарие, ун пек теорисемпе принципсем чунӗсене пӑснӑ ҫынсемшӗн самай хӑрушӑ.
Молодой, горячий идеалист, Кандов вернулся в Болгарию, сбитый с толку крайними теориями и принципами, которые хороши лишь для чистых сердец, но опасны для людей порочных.

Кандов Радӑна савма тытӑнчӗ.
Кандов был влюблен в Раду.

Сӑнама пӗлекенсем каласан, ҫапла ҫупса яни те тӗрлӗрен ытти майсем те Кандов хӑех ҫав Рада Госпожинӑна алӑ сӗнет иккен тесе тӗшмӗртрӗҫ.
И по этому поступку, и по разным другим признакам, никогда не ускользающим от внимательного наблюдателя, многие догадались, что сам Кандов неравнодушен к Раде Госпожиной.