Шырав

Шырав ĕçĕ:

пӑхнӑ (тĕпĕ: пӑх) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Фома ашшӗн сарлака кӑкӑрӗ ҫине пӑхнӑ, унӑн хулӑн сассине итлесе, хӑй ӑшӗнче: — Ну тата, часах вилес ҫук-ха эс! — тесе шухӑшланӑ.
Фома Смотрел на широкую грудь отца, слушал его густой голос и думал про себя: «Ну, не скоро ты помрешь!»

III // Митта Ваҫлейӗ. Горький М. Фома Гордеев: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Маякин Гордеевсем ҫине куҫӗсене хӗскелесе пӑхнӑ, унтан, ассӑн сывласа ярса, хӑйсем патне каҫхине хӑмла ҫырли пахчинче чей ӗҫме пыма каласа, сывпуллашса тухса кайнӑ.
Маякин, прищурив глаза, посмотрел на Гордеевых, вздохнул, простился и ушел, пригласив их вечером к себе пить чай в малиннике.

Барыня, ӑшшӑн кулкаласа, ун ҫине тинкерӳллӗн пӑхнӑ.
Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо.

Пӳрт патне кӗмсӗртетсе чарӑннӑ пролетка сассине илтсе, Игнат урамалла ҫаврӑнса пӑхнӑ, унтан ывӑлне курса, хаваслӑн: — А-а! Ҫитрӗн-им? — тесе пӳртренех кӑшкӑрнӑ.
Шум пролетки, подъехавшей к дому, заставил Игната выглянуть в окно, и при виде сына он радостно крикнул: — А-а! Явился…

Калаҫса ларакансем сасартӑк ҫаврӑнса пӑхнӑ: старикӗ ун ҫине — ӑслӑн, ни кули-кулми тинкернӗ, пысӑк куҫли юттӑн шӑмарнӑ.
Собеседники пристально посмотрели на него: старик-с тонкой и умной улыбкой, большеглазый — недружелюбно, исподлобья.

Темиҫе сехетрен вара вӑл, салхулланса шурса кайнӑскер, пристаньрен хускалса каякан пӑрахут галлерейӗ ҫинче, карлӑка ҫатӑртаттарса тытса, ним хускалмасӑр шӑлне ҫыртса тӑнӑ, ҫыранпа тата пристаньпе пӗрле инҫетелле юлса пыракан савнийӗ ҫине куҫ сиктермесӗр пӑхнӑ.
Через несколько часов, стиснув зубы, бледный и угрюмый, он стоял на галерее парохода, отходившего от пристани, и, вцепившись руками в перила, неподвижно, не мигая глазами, смотрел в лицо своей милой, уплывавшее от него вдаль вместе с пристанью и с берегом.

Пӑлаки ун ҫине еркӗнӗн мӗнпур ҫуйкӑнлӑхӗпе пӑхнӑ, — ун ҫулӗнчи хӗрарӑмсем анчах ҫавӑн пек туйӑмлӑх хӑватне, пурнӑҫ куркинчен юлашки тумламӗсене ӗҫнине пӗлсе, хӑйсен юратӑвне пӗтӗмӗшпех хураҫҫӗ.
Палагея относилась к нему со всей страстью любовницы, с той силой чувства, которую влагают в свои увлечения женщины ее лет, допивая последние капли из чаши жизни.

Хӗрарӑм ҫав вӑхӑтра ун ҫумнех пырса тӑнӑ, куҫран пӑхнӑ, чӗтрекен алӑсене курса, кулкаланӑ.
А женщина вплоть подошла к нему и стояла рядом с ним, с улыбкой глядя в лицо ему и на его дрожащие руки.

Мужиксем пуҫӗсене йӑтса пӑхнӑ та, каллех усӑнса, ӗҫе пикеннӗ.
Мужики подняли головы кверху и молча снова опустили их, принявшись за работу.

Сасса хирӗҫ ун еннелле темиҫе пуҫ ҫӗкленнӗ, пӗр самантлӑха ун умӗнче темӗнле сӑн-питсем вӗлтлетсе кайнӑ, пӗри вӗсенчен хӗрарӑм пичӗ пулнӑ, вӑл Фомана хирӗҫ ачашшӑн, илӗртӳллӗн кулса пӑхнӑ.
Несколько голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них, — лицо женщины с черными глазами, — ласково и заманчиво улыбнулось ему.

Вӑл, сӗтел хушшинчен ҫӗкленсе, карлӑк патне пырса тӑнӑ, йӗррӗн ӗҫлекен ҫынсемпе тулнӑ парӑшсем ҫинелле пӑхнӑ.
Он поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей.

Тырӑ йышӑнакан хулпуҫҫийӗсене чӗтрентеркелесе, ҫурӑк сасӑпа хресченсем выҫӑ аптӑрани ҫинчен каласа панӑ, анчах Фома ӑна тӑнласах кайман, вӑл текех — е аялта пыракан ӗҫ ҫине, е ҫырма леш енчи чӑнкӑ та сарӑ хӑйӑрлӑ шырлан хӗррине, хырсем ешернӗ тӗлелле, пӑхнӑ!
Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал о том, как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его, глядя то на работу внизу, то на другой берег реки — высокий, желтый, песчаный обрыв, по краю которого стояли сосны.

Ӑҫта килчӗ унта, е садӑн пӗр-пӗр уллах кӗтессинче ларнӑ чух, е килте вырӑн ҫинче выртнӑ чух, унӑн умне юмахри патша хӗрӗсем туха-туха тӑнӑ, — вӗсем Люба пек палӑрса, е ытти пӗлӗш хӗрсен сӑнарӗпе курӑнса, каҫхи тӗксӗмлӗхре ним сас-чӗвсӗр ишсе ҫӳренӗ, унӑн куҫӗсенче темӗнле юптаруллӑн пӑхнӑ.
Сидя где-нибудь в темном уголке сада или лежа в постели, он уже вызывал пред собой образы сказочных царевен, — они являлись в образе Любы и других знакомых барышень, бесшумно плавали перед ним в вечернем сумраке и смотрели в глаза его загадочными взорами.

Пысӑк хура куҫӗсем ун шухӑшлӑн, ҫав вӑхӑтрах ачаллӑн пӑхнӑ, тутисем, ача-пӑчанни пек, пӑртак уҫӑларах тӑнӑ, анчах та хӑйӗн кӑмӑлне мӗн те пулин хирӗҫтерес пулсан, куҫ шӑрҫисем ун пысӑкланса кайнӑ, тутисем таччӑн хупӑнса ларнӑ, мӗнпур сӑн-пичӗ вара тӳрккессӗн, харсӑррӑн пӑхма тытӑннӑ…
Большие темные глаза его смотрели задумчиво и наивно, и губы были по-детски полуоткрыты; но, когда он встречал противоречие своему желанию или что-нибудь другое раздражало его, зрачки расширялись, губы складывались плотно, и всё лицо принимало выражение упрямое, решительное…

Вӑл, Чумаков ҫине, кашкӑр ҫури пек, куҫ айӗпе пӑхнӑ; лешӗ, хӑйне кулӑшла та мӑннӑн тытса, кӑвакарнӑ мӑйӑхӗсене пӗтӗркелесе, урисене улӑштаркаласа, кайма ирӗк парса та кайман ача умӗнче айванӑн тӑнӑ.
Исподлобья, как волчонок, он смотрел на Чумакова; а тот со смешной важностью крутил седые усы и переминался с ноги на ногу перед мальчиком, который не уходил, несмотря на данное ему разрешение.

Ежов ҫине вӑл, Фома пекех, ҫӳлтен пӑхнӑ, анчах унпа вӑл туслӑрах та, тикӗсрех те пулнӑ.
К Ежову он относился так же снисходительно, как и Фома, но более дружески и ровно.

Вӗсем апла та, капла та туса пӑхнӑ — ҫук, никам та пымасть…
Они и так, они и сяк, — нет никого!..

Вӑл чӳхенкеле-чӳхенкеле ишсе пынӑ, шурӑ шӑлӗсем ун тӳрех Фома ҫине пӑхнӑ, ачана вӑл шӑл йӗрсе: — Эх, ачам, ачам… си-и-ивӗ-ҫке! — тесе каланӑн туйӑннӑ.
Оно плыло и покачивалось На воде, зубы его смотрели прямо на Фому, и точно оно, улыбаясь, говорило: «Эх, мальчик, мальчик… хо—олодно!»

II // Митта Ваҫлейӗ. Горький М. Фома Гордеев: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Якӑр сӑнчӑрӗсем чӑнкӑртатни тата команда ҫуйӑхни Фомана ыйӑхран вӑратнӑ; вӑл чӳречерен пырса пӑхнӑ та, аякра, сӗмлӗхре, пӗчӗк хӑй ҫутисем йӑлтӑртатнине курнӑ; шыв, ҫу евӗр, хура та ҫӑра пулнӑ — урӑх нимӗн те курӑнман.
Лязг якорных цепей и крики команды разбудили Фому; он посмотрел в окно и увидал: далеко, во тьме, сверкали маленькие огоньки; вода была черна и густа, как масло,--и больше ничего не видать.

II // Митта Ваҫлейӗ. Горький М. Фома Гордеев: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ача ун сӑмахӗсене итленӗ, ашшӗне куҫран пӑхнӑ, ашшӗ хӑйӗн патне ҫывхарсах пынине туйнӑ.
Мальчик слушал его речь, смотрел на него и чувствовал, что отец как будто всё ближе подвигается к нему.

II // Митта Ваҫлейӗ. Горький М. Фома Гордеев: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика