Шырав

Шырав ĕçĕ:

чуна (тĕпĕ: чун) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Ӑнлантӑм эпӗ — хамӑн шухӑшӑма каласа парас тетӗп, чуна яриех уҫса хума ирӗк парӑрсам!
Понял я — желаю открыться, дайте душу распахнуть!

Окуров хули // Уйӑп Мишши. Горький М. Окуров хули: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1956. — 134 с.

Вӑл хӑй каланӑ сӑмахсене ыйтуллӑн тавҫӑрса тӑнласа пӑхрӗ те нимӗн калама аптрарӗ: халиччен ара, ирӗклӗх ҫинчен калаҫнӑ тата шухӑшланӑ чухне, вӑл хӑйӗн чӗринче темле уйрӑмах паха, пысӑк хавхалану ҫӗкленнине туятчӗ, темле уҫӑмлах мар-ха, анчах чуна килентерекен ӗмӗт-шанчӑксем вӑрататчӗ ҫав сӑмах, халӗ вара вӑл тӗссӗррӗн, сӳрӗккӗн ян кайнӑ сасӑ евӗрлӗ кӑна пулса, чуна пырса кӗрет те, унта пӗр нимӗне сӗртӗнсе хумхатмасӑрах таҫта кайса ҫухалать.
Он вопросительно прислушивался к своим словам и недоумевал: бывало, говоря и думая о свободе, он ощущал в груди что-то особенное, какие-то неясные, но сладкие надежды будило это слово, а теперь оно отдавалось в душе бесцветным, слабым эхом и, ничего не задевая в ней, исчезало.

Каллех Пистолетӑн чуна йӑпантаракан калаҫӑвӗ васкамасӑр малалла тӑсӑлать:
Снова не торопясь потекла утешительная речь Пистолета:

— Куратӑн ӗнтӗ, хӗсрӗҫ, хӗсрӗҫ, чӗп-чӗрӗ чуна та пӗтӗмпех хӗссе кӑларчӗҫ темелле, пӗр лӳчӗркенчӗксем кӑна тӑрса юлчӗҫ…
— Давили, видишь ты, давили, да как бы уж и вовсе выдавили душу-то живую, одни ошмётки остались…

Анчах тухтӑрпа ҫапла, хӗрсе кайнӑ чуна сивӗтсе яракан калаҫусем ирттернӗ хыҫҫӑн та, Коля хулара пур ҫӗрте те ҫынсем пӗр-пӗрин ҫине шиклӗн те тӗксӗмӗн, темскер илтсе пӗлес килнӗн пӑхкаланине туять тата курать те: пурте канӑҫне ҫухатнӑ, темскер пуласса кӗтеҫҫӗ, пурнӑҫран аякра тӑракан ҫынсенчен виҫҫӗшӗ, чи хытӑ шавлакан хаҫата ҫырӑнса илнӗ те, шухӑша кайнӑ политиксем пек пулса тӑнӑ, пасар тӑрӑх васкавлӑн унӑн-кунӑн уткаласа ҫӳреҫҫӗ, пӗр-пӗринпе тӗл пулса, хӑйсем тавра хисеплӗн те тимлӗн итлесе тӑракан ҫынсен ушкӑнӗсене пуҫтара-пуҫтара, икшер сехет хушши хаяррӑн тавлашаҫҫӗ.
Но и после охлаждающих разговоров с доктором Коля чувствовал и видел всюду в городе тревожное, хмурое любопытство: все беспокойно ожидали чего-то, трое обывателей, выписав наиболее шумную газету, приняли озабоченный вид политиков, ходили по базару спешно, встречаясь, жестоко спорили, часа по два, собирая вокруг себя почтительно внимательную толпу слушателей.

Туршӑн та ӗнтӗ, ырӑ ҫыннӑм, ҫав ансат та чуна кӑмӑллӑ ӗҫрен пуҫне ҫынсем, ҫав шутрах эсир хӑвӑр та, хаклӑ ҫыннӑм, нимӗнле кӑткӑсрах ӗҫе те тума пултараймаҫҫӗ!
И, ей-богу, миленький, ни на что более сложное, чем это простое и приятное занятие, не способны люди, и вы, дорогой, в их числе!

Анчах та вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн, хӑйӗн савнӑ хӗрарӑмӗ ӑна хыпаланса, шелленипе ырӑ тӑвас тесе, ӑшшӑн-ӑшшӑн ачашласа йӑпатса янисем аса килсе каяҫҫӗ те ҫамрӑк йӗкӗт чӗринче вӗсем чуна кӳрентерекен, ӑша пӑтратакан туйӑм ҫуратаҫҫӗ, хӗрарӑм васкавлӑн ӑшталанса каланӑ сӑмахсене, унӑн ӳт-пӗвӗ хӑйӗн ӗҫне пӗлсе авкаланнисене аса илет те вӑл, салхуллӑн пӑшӑрханса ҫапла шухӑшлать:
Но иногда поспешные, милостивые и тёпленькие ласки его возлюбленной поднимали в груди юноши тошное ощущение обиды, он вспоминал торопливые слова женщины, деловые движения её тела и с унылою горечью думал:

Шухӑшӗн тӗп ҫул-йӗрӗ те, ҫӑмӑл штилӗ те — самаях чуна тивет!
И направление мысли и простота штиля — весьма трогает душу!

Ҫивӗтне явса ларнӑ хушӑра Лодка, чуна астармалла сулланкаласа, хуравларӗ:
Заплетая косу и соблазнительно покачиваясь, Лодка ответила:

Ҫапла чуна кӳрентернисем пӗрин хыҫҫӑн тепри аса килеҫҫӗ, ҫак ҫынна ҫав асаилӳсем трактирсемпе эрех лавкисем умӗнчен ирттерсе таҫта аяккалла илсе каяҫҫӗ.
Одна за другой вспоминались обиды, уводя человека куда-то мимо трактиров и винных лавок.

Ӗнер хӑрах куҫа хирӗҫ капланса килнӗ тӑрӑх ҫилӗ вырӑнне Вавила кӑкринче халь темле сип-сивӗ пушӑ вырӑн тӑрса юлнӑ, чуна кӳрентерекен асаилӗвӗсем унӑн чӗрине хӑпма пӗлмесӗрех йӗкӗлтесе тӑраҫҫӗ.
На месте вчерашней злобы против кривого в груди Вавилы образовалась какая-то холодная пустота, память его назойливо щекотали обидные воспоминания:

— Ну, Яков, манӑн чуна кӑлӑхах ан вӗчӗхтер — тӳррипе кала: шухӑшусем мӗнлерех санӑн?
— Ну, Яков, не раздражай души моей зря — говори прямо: какие твои мысли?

«Фелицата ҫӑтмахӗ» енчен чуна астаракан юрӑ хуллен янӑраса илтӗнет.
Со стороны «Фелицатина раишка» тихо струится заманчивая песня.

Мӗн тери чуна канӑҫ паман кичемлӗх ҫак пурнӑҫра!
Ну какая беспокойная тоска всё это!

Четыхер лариччен хуралта Вавила Бурмистровӑн кӗҫӗн шӑллӗ — Андрей ларнӑ пулнӑ, анчах вӑл ҫак хӗсмет вырӑнне икӗ хӗлтен ытла тӳсме пултарайман: ҫанталӑк сивӗ тӑнӑ вӑхӑтсенче Заречье мещенӗсем ҫак ҫурт ишӗлчӗкӗсене кашкӑр эшкерӗсем пекех пыра-пыра тапӑннӑ, кӑмакара мӗн ҫунтарма май пуррине ишӗлчӗксенчен пурне те татса-хӑйпӑтса илсе килӗсене туртнӑ, нумайӑшӗ тата кирлӗ пулнӑран та мар-ха, тӗлсӗр-палсӑрах ҫав тери аркатас, ҫӗмӗрес килнипе тустарнӑ, — нимӗн тума аптранипе анӑрашса ҫитсен, вырӑссен вара ҫапла чуна пӑшӑрхантаракан алхасас йӑла пур.
До Четыхера сторожем был младший брат Вавилы Бурмистрова — Андрей, но он не мог нести эту должность более двух зим: в холода заречное мещанство волчьей стаей нападало на развалины дома, отрывая от них всё, что можно сжечь в печи, и многое ломали не столь по нужде, сколько по страсти разрушать, — по тому печальному озорству, в которое одевается тупое русское отчаяние.

… Урамсенче туп-тулли халӑх пулнӑ, унта та кунта ҫынсем ушкӑнӑн-ушкӑнӑн тӑнӑ, темскер вуланӑ, темскер итленӗ; ҫынсем кӑшкӑрашни, юрлани, шавлӑн калаҫни, уйрӑм сӑмахсене хаяррӑн калани, хусканкалани — ҫаксем пурте ҫав вӑхӑтри Парюк хӗрӳллӗ, вӗри туйӑмсемпе, пӑлхануллӑ пурнӑҫпа пурӑннине палӑртса тӑнӑ; чулсен те юн тымарӗ тапса тӑнӑ пек, сывлӑша электричество хумӗ хутшӑннӑ тек туйӑннӑ, вӑл чуна тарӑхтарнӑ та пӑлхатнӑ, кӗрешме, кисретме, хӑрушӑ ыйтусем кӑларса тӑратса вӗсене ҫийӗнчех татса пама, XVIII ӗмӗрти писательсен кӑмӑлӗ мӗнпе тулса тӑнӑ — ҫавсене пурне те туса хума хистенӗ.
…Улицы кипели народом, там-сям стояли отдельные группы, что-то читая, что-то слушая; крик и песни, громкие разговоры, грозные возгласы и движения — все показывало ту лихорадочную возбужденность, ту удвоенную жизнь, то судорожное и страстное настроение, в котором был Париж того времени; казалось, что у камней бился пульс, в воздухе была примешана электрическая струя, наводившая душу на злобу и беспокойство, на охоту борьбы, потрясений, страшных вопросов и отчаянных разрешений, на все, чем были полны писатели XVIII века.

IV // Леонид Агаков. Герцен А. И. Вӑрӑ чакак: повеҫсем; Леонид Агаков куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 104 с. — 30–98 с.

— Хӑратӑп, ох, хӑратӑп, матушка, шӑммӑмсем ватӑ манӑн, ҫулӗсем нумай, анчах пирӗн Ненпадист кучерӑн, тур ҫырлахтӑрах, алли мӗнле йывӑр, витерех чуна турра памалла пулса тухӗ, Христос тӗнӗпе пурӑнакан ҫын тивӗҫне те тӑваймӑн.
— Боюсь, ох боюсь, матушка, кости старые, лета какие, а ведь у нас кучер Ненподист, не приведи господь, какая тяжелая рука, так в конюшне богу душу и отдашь, христианский долг не исполнишь.

I // Леонид Агаков. Герцен А. И. Вӑрӑ чакак: повеҫсем; Леонид Агаков куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 104 с. — 30–98 с.

Чӑн та, чуна уҫса каласан, сирӗн историе эпӗ хӑвӑртан та, камран та пулин урӑххинчен те пӗр сӑмах илтмесӗрех каласа пама пултарнӑ пулӑттӑм… эпӗ ӑна пӗлетӗп.
Хотя, скажу вам откровенно, я бы мог вам рассказать вашу историю, не слыхав ни от вас, ни от кого другого ни слова… я ее знаю.

Вӑрӑ чакак // Леонид Агаков. Герцен А. И. Вӑрӑ чакак: повеҫсем; Леонид Агаков куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 104 с. — 3–29 с.

Ун пек чух эсир хӑвӑра ҫынсем пӑрахса хӑварнӑ пек, эсир пӗр-пӗччен пулнӑ пек туятӑр; чуна темле йӳҫӗк тупать, сирӗн ҫав каҫ пӗтӗмпех пӑсӑлать, эсир киле васкатӑр та сирӗн малти пӳлӗмре ҫурта тӑрри ҫунса ларнӑшӑн, сигара япӑх туртӑннӑшӑн ҫилленетӗр, — ҫаксем пурте сирӗн сехет ҫурӑ хушшинче пулса иртнӗ завязкӑллӑ тата развязкӑллӑ роман пирки пулаҫҫӗ.
И вы себя чувствуете как-то оставленным, одиноким; какая-то горечь наполняет душу, и весь вечер непорчен, и вы торопитесь домой и сердитесь, что у вас в передней нагорело на свече и что сигара скверно курится, — все оттого, что сыграли роман в полтора часа, роман с завязкой и развязкой.

Эпӗ Анетӑна курмасӑр тӳсме пултарайман; ун патне кайни, унӑн аллине чӑмӑртани, ним чӗнмесӗрех, куҫпа пӑхнипех ӑна пӗр художник теприне калама пултарнине калани, ӑна ҫав тери таса самантсемшӗн, чуна пур лӑпӑр-лапӑрсенчен тасалма пулӑшакан хумханушӑн тав туни мана сывлӑш пекех кирлӗ пулнӑ.
Не увидеть Анеты я не мог; идти к ней, сжать ей руку, молча, взглядом передать ей все, что может передать художник другому, поблагодарить ее за святые мгновения, за глубокое потрясение, очищающее душу от разного хлама, — мне это необходимо было, как воздух.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика