Шырав

Шырав ĕçĕ:

шыҫса (тĕпĕ: шыҫ) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Начар тӳрлетнӗ пирки, суран вӑхӑтран вӑхӑта пит вӑйлӑ шыҫса, ӑна ҫав тери пысӑк асап кӳрет.
А теперь у него хроническое воспаление, которое периодически обостряется, и всякий пустяк может вызвать такой приступ.

VII // Гаврил Молостовкин. Войнич, Э. Пӑван: роман / вырӑсларан Г.Молостовкин куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1952. — 284 с.

Кӑмпан кӑвакарнӑ вырӑнсемех курӑнмарӗҫ, анчах тута хӗрри шыҫса усӑнса аннӑ.
У Гриба почти не видно синяков, лишь нижняя губа вздулась и еще больше отвисла.

Ҫирӗм саккӑрмӗш сыпӑк // Виссарион Синичкин. Козлов В.Ф. Чул утрав президенчӗ: повесть. Пӗрремӗш кӗнеке. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1983 — 224 с.

Хӑрах енче пит шӑмми шыҫса тухнӑ, куҫӗ пӗчӗкленсе юлнӑ.
Одна скула у него вздулась, а глаз стал маленьким.

Ҫирӗм виҫҫӗмӗш сыпӑк // Виссарион Синичкин. Козлов В.Ф. Чул утрав президенчӗ: повесть. Пӗрремӗш кӗнеке. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1983 — 224 с.

Унтан шыҫса кайнӑ тутисене мӑкӑртса, хытӑ ҫыртса лартнӑ, тилӗ шӑлӗсем пек шӑлӗсене кӑтартса хушса хучӗ:
И, вздёрнув распухшие губы, показывая крепко сжатые лисьи зубы, она дополнила:

IV сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Татьяна, йывӑр ҫын пулнӑскер, питӗ шыҫса кайнӑ, тутисене мӑнаҫлӑн тӑсса лартнӑ, кӑнтӑрлахи апат хыҫҫӑн пӗр харӑсах виҫӗ кӗнеке вуласа выртнӑ, унтан уҫӑлса ҫӳреме кайнӑ, упӑшки унпа юнашар пӗчӗк йытӑ пек лӑпӑстатса пынӑ.
Татьяна, беременная, очень вспухла, важно надула губы, после обеда лежала, читая сразу три книги, потом шла гулять; муж бежал рядом с нею, как пудель.

Пысӑк та самӑр, пӗтӗмпех шурӑ тӑхӑннӑ, ҫӳҫӗ-пуҫӗ сапаланса кайнӑскер, шыҫса кайнӑ тӗксӗм сӑнлӑскер, вӑл халь хӑрушӑ пекех пулнӑ.
Грузный, в белом весь, с растрёпанными волосами на голове, с тёмно-бурым опухшим лицом, он был почти страшен.

Унӑн тусанлӑ пичӗ шыҫса кайнӑ; вӑл, шӑтӑк тавра пухӑнса тӑнӑ ҫынсен ҫурӑмӗсем ҫине пӑтранчӑк куҫӗсемпе пӑхса, илтӗнмен сасӑпа Яков ашшӗне темскер каларӗ, унӑн кӑвак сухалӗ чӗтресе тӑчӗ.
Пыльное его лицо опухло, он смотрел мутными глазами в спины людей, окружавших могилу, и что-то говорил отцу неслышным голосом, дрожала серая бородёнка.

Ҫу вӗҫӗнчех, Петр Артамонов урисем шыҫса кайнӑ пирки вырӑн ҫинче выртнӑ чухнех, ун патне хаваслӑ та тарлӑ Воропонов пычӗ те, хӑйӗн йывӑр, кӑвакарса кайнӑ тутисемпе чаплаттарса, ӑна патша патне вӑл влаҫа никама та ан патӑр, тесе ыйтса ҫырнӑ телеграмма ҫине алӑ пусма ыйтрӗ.
Ещё в конце лета, когда Пётр Артамонов лежал в постели с отёкшими ногами, к нему явился торжественный и потный Воропонов и, шлёпая тяжёлыми, синими губами, предложил ему подписать телеграмму царю — просьбу о том, чтоб царь никому не уступал своей власти.

III сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Унтан самӑрӑлса шыҫса кайнӑ Степан Барскин хӑйӗн пьянцӑ-кӗрӗвӗпе тата чалӑш куҫлӑ хӗрӗпе ҫуна ҫине ларса иртсе кайрӗ; вак халӑх пысӑк хура ушкӑн пулса нумайччен иртрӗ: мещенсем, тир-сӑран тӑвакансем, пир-авӑр тӗртекенсем, урапа тӑвакансем, ыйткалакансем, никама кирлӗ мар, йӗке-хӳре тӗслӗ карчӑксем.
Потом проехал в санях ожиревший Степан Барский с пьяницей зятем своим и косоглазой дочерью; тёмной кучей долго двигался мелкий народ: мещане, кожевники, ткачи, тележники, нищие и какие-то никому не нужные старухи, похожие на крыс.

Анчах куҫҫулӗсем чарусӑр юхнӑ, вӑл вӗсене питҫӑмартисемпе сухалӗ ҫинчен ывӑҫ тупанӗсемпе шӑлса антарнӑ, унтан пӗр ывӑҫ тупанне тепринпе вӗсем типичченех сӑтӑрнӑ, кайран вара хӑйӗн шыҫса кайнӑ хӗрлӗ аллисем ҫине ним тӗлсӗр пӑхнӑ.
Но слёзы неудержимо лились, он стирал их со щёк и бороды ладонями, потом досуха тёр ладонь о ладонь и тупо рассматривал опухшие, багровые руки свои.

Пӗчӗк кӑна ҫын, студент сюртукӗ айӗнчен хура кӗпе тӑхӑннӑ, тумтирне тирпейсӗр йӳле янӑ, арпашса пӗтнӗ ҫӳҫлӗ, темиҫе талӑк ҫывӑрман пекех шыҫса ларнӑ куҫлӑ, шатрасем тухса тулнӑ тӗксӗм, шӗвӗр питлӗскер, вӑл, никама итлемесӗрех, аллисемпе хыттӑн сулкаласа кӑшкӑрашнӑ, Мирон ҫинелле сиксе пынӑ:
Маленький, в чёрной рубахе под студенческим сюртуком, неприглядно расстёгнутый, лохматый, с опухшими глазами, точно он не спал несколько суток, с тёмным, острым лицом в прыщах, он кричал, никого не слушая, судорожно размахивая руками, и наскакивал на Мирона:

— Эсӗ ниме юрӑхсӑр шыҫса кайнӑ; кун пек сӑн-питпе киле пырса кӗме юрамасть!
— Неестественно ты разбух; в этом образе домой являться — нельзя!

Анчах та вӑл пӗтӗмпех шыҫса кайнӑ, кӳпчесе хӗрелнӗ пит-куҫлӑ хунямӑшӗ, кресло ҫинче ларса вӑраххӑн вилекенскер, ун ҫине ытларах та ытларах тӑшманла пӑхнине аса илчӗ; унӑн ӗлӗк хитре пулнӑ, анчах халӗ тӗксӗм те йӗпе куҫӗнчен куҫҫульсем хурлӑхлӑн юхса тӑраҫҫӗ; чалӑшса кайнӑ тутисем хускалаҫҫӗ, анчах калаҫайми пулнӑ чӗлхи ҫӑварӗнчен тухса ӳкет, нимӗн те калама пултараймасть; вара Ульяна Баймакова ӑна ҫурри вилнӗ сулахай аллин пӳрнисемпе ҫӑварне каялла тӗртсе кӗртет.
Но он вспомнил, что тёща, медленно умиравшая в кресле, вся распухнув, с безобразно раздутым, багровым лицом, смотрит на него всё более враждебно; из её когда-то красивых, а теперь тусклых и мокрых глаз жалобно текут слёзы; искривлённые губы шевелятся, но отнявшийся язык немо вываливается изо рта, бессилен сказать что-либо; Ульяна Баймакова затискивает его пальцами полуживой, левой руки.

II сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Каҫхи тӗттӗмре ачасем пӗчӗкрех, хӗвел ҫутинче курӑннинчен имшертерех пулса тӑраҫҫӗ, Тихон вара темле шыҫса, сарӑлса каять, хӑй кӑнтӑрлахинчен те ухмахрах калаҫать.
В сумраке вечера дети становились меньше, незначительнее, чем они были при свете солнца, а Тихон распухал, расползался и говорил ещё глупее, чем днём.

— Шӑллу ӑҫта вара? — ыйтнӑ Ульяна, макӑрнипе шыҫса кайнӑ куҫӗсене мӑчлаттарса.
— А где брат? — спросила Ульяна, мигая опухшими от слёз глазами.

Унӑн ҫыртса пӗтернипе шыҫса каннӑ тутисем хускалман пекех пулнӑ, сӑмахӗсем пырӗнчен мар урисем патнех анса ларнӑ хырӑмӗнчен тухнӑ пек илтӗннӗ.
Губы её, распухшие от укусов, почти не шевелились, и слова шли как будто не из горла, а из опустившегося к ногам живота.

Хӑйӗн шыҫса кайнӑ хӗрлӗ сӑмсине тӗртӗнсе пӳрнисене пӗҫертесрен хӑранӑ пек, питҫӑмартисем ҫинчен куҫҫулӗсене пӳрнисемпе хӑвӑрт шӑла-шӑла илсе, вӑл хуллен: — Турӑҫӑм, турӑҫӑм, — тесе пӑшӑлтатать.
Смахивая пальцами слёзы со щёк так судорожно быстро, точно боялась обжечь пальцы о свой распухший, красный нос, она шептала: — Господи, господи…

I сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Ун вырӑнӗ патӗнче, сӗтел ҫинче, ҫурта тӗксӗммӗн ҫунса ларать, ҫапса ҫӗмӗрсе пӗтернӗ кӗлетки тӑрӑх мӗлкесем шуса ҫӳреҫҫӗ; вӑл, тата та ытларах хурланса, шыҫса пынӑ пек туйӑнчӗ.
На столе у постели мигала свеча, по обезображенному телу ползали тени, казалось, что Алексей всё более чернеет, пухнет.

Шыҫса кӑвакарнӑ, хаяр та кӳренӳллӗ куҫне кӑшт ҫеҫ уҫса, Алексей ӑна хирӗҫ аран-аран сывларӗ, юн сурса хӑрӑлтатса илчӗ:
Приоткрыв жалобно злой, запухший глаз, задыхаясь, сплёвывая кровь, Алексей тоже захрипел:

Амӑшӗн ҫутӑ та ҫирӗппӗн пӑхакан куҫӗсем тавра темӗнле кӑвакрах йӗр палӑрать, анчах вӗсем, Наталья кӗтнӗ пек, макӑрнипе шыҫса кайман; куҫӗсем хӑйсем те тӗксӗмленнӗ, шаларах путнӑ пек курӑнаҫҫӗ, яланах кӑшт мӑнаҫлӑн, ҫынсене тиркерех пӑхаканскерсем, вӗсем паян урӑхла, инҫетрен, тӗлсӗр пӑхнӑ пек туйӑнать.
Строгие, светлые глаза матери окружены синеватой тенью, но не опухли от слёз, как ожидала видеть это Наталья; глаза как будто тоже потемнели, углубились, и взгляд их, всегда несколько надменный, сегодня казался незнакомым, смотрел издали, рассеянно.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика