Шырав

Нарышкин

Нарышкин пирӗн умра пӗрре пӗрин ҫине, тепре теприн ҫине пӑхса выртрӗ.
Нарышкин лежал перед нами, глядя то на одного, то на другого.

— Тӑхтӑр-ха! — терӗ Алексей Саввич, Нарышкин патне пӗшкӗнсе, — кунта темле йӑпӑлка япала курӑнать.
— Погодите! — сказал вдруг, наклоняясь к Нарышкину, Алексей Саввич, — тут что-то липкое.

Сасартӑк Нарышкин ман алӑран вӗҫерӗнме туртӑнчӗ, анчах ӑна тытса чарма кирлӗ те пулмарӗ, — вӑл йынӑшса ячӗ, шӑлӗсене шатӑртаттарса илчӗ те ҫӗре ларчӗ.
Вдруг Нарышкин рванулся у меня из рук, но останавливать его не пришлось — он застонал, скрипнул зубами и сел на землю.

— Пӑхӑр-ха, Нарышкин!
— Глядите, Нарышкин!

Пӗр Нарышкин тухса кайнипех ӗҫ пӗтмен иккен-ха.
Стало быть, Нарышкиным и сейчас дело не кончилось.

Малтанхи кунӗнче пӗр хӗрлӗ ҫӳҫлӗ Нарышкин кӑна кайрӗ.
В первый день ушел один рыжий Нарышкин.

Шӑна вӗҫни илтӗнекен шӑплӑхра Нарышкин тухса каймалли будка еннелле утрӗ.
В полной тишине Нарышкин направился к проходной будке.

— Мӗн тӑвасшӑн вара эсӗ, Нарышкин?
— Чего ты хочешь, Нарышкин?

— Нарышкин.
— Нарышкин.