Шырав

Нарыжный

Эх, Нарыжный, каларӑм сана: тырра пытарма кирлӗ мар, ун пек тума юрамасть терӗм, — итлемерӗн… —
Эх, говорил тебе, Нарыжный: не надо прятать зерно, не годится такое дело, — так не послушал… —

Сергейпе Нарыжный анчах калаҫнӑ.
Все время отвечал Нарыжный.

— Пӗчӗк канашлу, — терӗ хӑвӑрт Нарыжный, куҫӗсене йӑлт-ялт вылятса.
— Маленькое совещание, — поспешно ответил Нарыжный, и чертики забегали в его глазах.

Нарыжный ҫав вӑхӑтри хутор ҫынни пек пулнӑ.
Нарыжный был как человек того времени.

Евсей Гордеевич Нарыжный: хисеплӗ хӑнана — хисеплӗ вырӑн, тесе Сергее сӗтел хушшине ларма сӗннӗ вӑхӑтра, унтан хӑш ҫулпа килни ҫинчен, килнӗ чухне «Светлый путь» калчисене асӑрханӑ-и тесе ыйтса тӗпченӗ вӑхӑтра, — ҫав вӑхӑтра эпир хӑвӑрт кӑна Нарыжный сӑнне ӳкерсе илме хӑтланса пӑхӑпӑр.
Пока Евсей Гордеевич Нарыжный будет любезно приглашать Сергея сесть за стол, говоря при этом, что дорогому гостю — почетное место; пока он будет расспрашивать, как Сергей ехал, какой именно дорогой, заметил ли озимые «Светлого пути», — мы тем временем попытаемся бегло нарисовать его портрет.

Нарыжный Сергее хисеплесе сӗтел хушшине ларма сӗнчӗ, анчах Сергей унта лармарӗ, салтак салтак ҫумне ларать тесе, Несмашнӑйпа юнашар пырса ларчӗ…
Нарыжный, уважая Сергея, предложил сесть за стол, но Сергей сел рядом с Несмашным, сказав, что солдату лучше сидится у другого солдата…

Сергее чарӑнса тӑма памасӑр, Нарыжный ӑна кабинета илсе кӗчӗ те алӑкне ҫаклатрӗ.
Не давая Сергею задержаться, Нарыжный провел его в кабинет и закрыл на крючок дверь.

Нарыжный чӳречерен пӑхса илчӗ те, правление Сергей килнине курса, ӑна хирӗҫ чупса тухрӗ.
Тут Нарыжный увидел в окно идущего к дому Сергея и побежал к нему навстречу.

— Юлташсем, — терӗ салхуллӑн Нарыжный, — Тутаринов Лукерья патне кӗни пирӗн ӗҫ мар.
— Товарищи, — угрюмо сказал Нарыжный, — то, зачем Тутаринов заехал к Лукерье, — не наше дело.

Ман пата Нарыжный хӑй килчӗ, питӗ кӑмӑллӑ сӑмах-юмах пуҫларӗ, тилмӗрчӗ, куҫҫуль те кӑларчӗ…
Но пришел ко мне Нарыжный, стал со мной вежливо разговаривать, упрашивать, даже прослезился…

Нарыжный хӑрарӗ, ҫӗрле вӑрттӑн правлени членӗсене чӗнтерчӗ — тӑваттӑн ҫеҫ пухӑнчӗҫ.
Испужался Нарыжный, ночью под секретом созвал членов правления — там их было всего только четверо.

Нарыжный ним отчет та тумасть, пӗтӗмпех пирӗн ҫине йӑвантарать.
Нарыжный не делает никакого отчету, а все валит на нас.

Нарыжный тырра килсерен салатрӗ те пурне те шарламалла мар тесе хытарчӗ.
Нарыжный раздавал зерно по домам и всем говорил, чтобы помалкивали.

Евсей Нарыжный урам тӑрӑх ут утланса чуптарать, хӑй шуйттанпа пӗр усал.
Евсей Нарыжный разъезжает по улице на коне, злой, как все одно черт.

— Тата Нарыжный пулмалла — чее старик!
— А еще, наверное, Нарыжный — хитрый старик!

Анчах Рагулин хыҫҫӑн тухса калакан сысна фермин заведующийӗ, пӗр аллӑ ҫула ҫитнӗ, ҫаврака питлӗ, тулли ӳт-пӳллӗ, кӗреҫе сухаллӑ Григорий Пантелеевич Нарыжный, пачах урӑхла тухса каларӗ вара.
Зато совсем в другом тоне выступил вслед за Рагулиным заведующий свинофермой Григорий Пантелеевич Нарыжный, мужчина лет пятидесяти, круглолицый, с бородой.

— Манӑн фермӑра кӑҫал сысна ҫурисем нумай пулаҫҫӗ, — терӗ Григорий Нарыжный, Буденный ячӗпе тӑракан колхозри сысна фермин заведующийӗ.
— На моей ферме опорос ныне щедрый, — заявил Григорий Нарыжный, заведующий свинофермой колхоза имени Буденного.