Шырав

Воропаев

Хӑйӗн ҫемҫе кӗҫҫе туфлисемпе хӗрарӑм пӗр сасӑсӑр утать, Воропаев вӑл хӑйне пӗрле пынине те сисменпе пӗрех.
В своих мягких войлочных туфлях женщина двигалась настолько бесшумно, что Воропаев почти не ощущал ее соседства с собою.

Воропаев хӑюллӑн хӑйӗнчен таракан шурӑ куртка хыҫҫӑн ярса пусрӗ.
Воропаев смело шагнул за ускользающим от него белым пятном куртки.

Ӑна Лена хулпуҫҫийӗсене сиктеркелесе илнӗн туйӑнчӗ, анчах Воропаев тӗттӗмре, паллах, ӑна курма пултарайман ӗнтӗ.
Воропаеву показалось, что Лена пожала плечами, но, конечно, в темноте он не мог этого видеть.

Ҫав сасӑсем тӑрӑх Воропаев хӑйӗнчен сулахайра — тинӗс, сасӑсем, апла пулсан, урам та — сылтӑм енче пулнине тавҫӑрса илме пултарчӗ.
И по этим звукам Воропаев в состоянии был определить лишь то, что море слева от него, а голоса и, значит, улица — справа.

Куҫӗсене тӗттӗме хӑнӑхтарас тесе, Воропаев чарӑнса тӑчӗ.
Воропаев остановился — приучить глаза к мраку.

Ун патӗнче хӑйӗн чемоданне хӑварчӗ те Воропаев особнякран тухрӗ, анчах кӑшт-кашт ҫимелли япаласем чикнӗ рюкзакне хӑйпе пӗрле илчӗ.
Оставив у нее чемодан, но взяв с собою рюкзак, где было кое-что из съестного, Воропаев вышел из особняка.

— Эпӗ, Лена, — ответлерӗ сасӑ; вара Воропаев ку леш каҫхи апат илсе пырса паракан типшӗм хӗрарӑм пулнине туйса илчӗ.
— Я, Лена, — ответил голос, и Воропаев понял, что это та самая худенькая женщина, что подавала ужин.

Кӑна эпӗ хам та туятӑп халӗ, — терӗ Воропаев.
Это я по себе чувствую, — сказал Воропаев.

— А эс ҫынсене час-часах пухатӑн-и? — ыйтрӗ Воропаев алӑкран тухсан.
— А ты вообще-то людей часто собираешь? — с порога спросил Воропаев.

Юрать-и? — кӑшкӑрчӗ Корытов Воропаев хыҫӗнчен.
Ладно? — крикнул Корытов вслед Воропаеву.

Корытова итленӗҫемӗн, Воропаев хӑй ӗҫӗпе килсе Корытов умӗнче мӗн тери илемсӗр те тӗлӗнтермӗшлӗ йӗр хӑварма пултарассине майӗпен ӑнланса илме пуҫларӗ; чӑлах та, ҫав хисеплӗ коммунист тӑватӑ хутчен аманнӑ, унӑн сулахай ури татӑк тата ӳпкинче те туберкулез, ҫапах та вӑл нумай ӗҫе тума пултарать, анчах ун вырӑнне вӑл темӗнле ухмахла хутор пурнӑҫӗ ҫинчен шутлать.
Слушая Корытова, Воропаев постепенно начал понимать, какое нелепое, странное и даже обидное впечатление должен был произвести на Корытова приезд по личным делам заслуженного коммуниста — правда, четырежды раненного, с обрубком левой ноги и с туберкулезом легких, но все-таки способного еще многое сделать, а вместо того мечтающего о какой-то дурацкой хуторской жизни.

Воропаев хӑвӑрт кӑна стена ҫумӗнче тӑракан хӗрарӑм ҫине пӑхса илчӗ.
Воропаев мельком взглянул на женщину у стены.

Итленӗ май, Воропаев темиҫе хутчен те пӗшкӗнсе рюкзакран аш консервисен банкине кӑларма хӑтланчӗ, анчах Корытов ӑна кашни хутӗнчех вӑйпа тенӗ пекех тыта-тыта чарчӗ.
Воропаев, внимательно слушая, несколько раз хотел было нагнуться и достать из рюкзака банку мясных консервов, но Корытов каждый раз удерживал его почти силой.

Тен, вӑл, Воропаев тухса каясран шикленсе, калаҫма чарӑнмарӗ пулӗ.
Он, наверно, боялся остановиться, чтобы Воропаев, чего доброго, не ушел.

Хӗрарӑм хӑй ҫине ҫавӑн пек пӑхнине Воропаев ҫавӑнтах асӑрхарӗ, унӑн тӗлӗнсе пӑхакан куҫӗсем хӗрарӑмӑн кӑмӑлсӑррӑн пӑхакан куҫӗсемпе тӗл пулчӗҫ те вӗсем иккӗшӗ те именсе кайрӗҫ.
Воропаев сразу же приметил неодобрение женщины, и на секунду его удивленный и ее неприязненный взгляды скрестились, породив взаимное смущение.

— Итле-ха мана, Корытов юлташ, — терӗ Воропаев, хӑйӗн хучӗсене секретарь аллинчен асӑрхануллӑн илсе.
— Выслушай меня, товарищ Корытов, — сказал Воропаев, осторожно забирая свои бумаги из секретарских рук.

Ыйтнӑҫемӗн секретарь Воропаев ҫине ҫиленнӗ пек те шанчӑксӑррӑн пӑхрӗ, куҫӗсенче те, унӑн мӗнпур сӑнарӗнче те чӗрре кӗрсе каясран шикленни палӑрчӗ.
Расспрашивая, секретарь глядел на Воропаева недружелюбно-подозрительно, и в глазах и во всем его облике сквозила явная боязнь неприятных осложнений.

— Мӗнрен тытӑнӑн-ха, полковник? — пӗлме тӑрӑшрӗ вӑл, унтан, Воропаев именнине курмӑш пулса, хӑйне хӑех ответлерӗ:
— С чего же начнешь, полковник? — полюбопытствовал он и сам же себе ответил, как бы не заметив воропаевского смущения.