Шырав

Шырав ĕçĕ:

хунӑ (тĕпĕ: хур) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Апат-ҫимӗҫ тата хӑшпӗр хакла материалсене ҫеҫ складсене — васкаса тунӑ шӑтӑк-ҫурӑклӑ йывӑҫ сарайсене хунӑ.
Только продовольствие да некоторые исключительно ценные материалы лежали на складах — в наспех сколоченных деревянных сараях с щелями в стенах.

Пӗрремӗш сыпӑк // Петр Золотов. Ажаев, В. Н. Мускавран инҫетре: роман / вырӑсларан П.Золотов куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 242 с.

Чанах та, Морозов кайри урисем ҫинче ҫӳреме вӗреннӗ пысӑк йытӑ евӗрлӗ пулса кайрӗ; унӑн пуҫӗ ҫинчи ҫунса кайнӑ ӳчӗ ҫурӑлкаласа пӗтнӗ пулмалла, хӑш чух вӑл пуҫне Татьянӑн шыва кӗнӗ хыҫҫӑн шӑлӑнмалли тӗклӗ алшӑллийӗпе чалмапа чӗркенӗ пек чӗркенӗ, — Морозова ӑна Митя панӑ; темӗн пысӑкӑш пуҫӗ, Захара лапчӑтса лартса, ӑна пӗвӗпе лутрарах туса хунӑ; утасса мӑнаҫлӑн, Экке исправникӗн самӑр помощникӗ пек утнӑ, пуҫ пӳрнисене ҫӗтӗлсе пӗтнӗ салтак йӗмӗн пиҫиххийӗ хушшинче тытнӑ, ытти пӳрнисене пулӑ хӑй ҫуначӗсене хускатнӑ пек хускаткаласа, унӑн-кунӑн кӑшкӑркаланӑ:
В самом деле, Морозов приобрёл сходство с большой собакой, которая выучилась ходить на задних лапах; сожжённая кожа на голове его, должно быть, полопалась, он иногда обёртывал голову, как чалмой, купальным, мохнатым полотенцем Татьяны, которое дал ему Митя; огромная голова, придавив Захара, сделала его ниже ростом; шагал он важно, как толстый помощник исправника Экке, большие пальцы держал за поясом отрёпанных солдатских штанов и, пошевеливая остальными пальцами, как рыба плавниками, покрикивал:

IV сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

— Паллах, республика! — терӗ ӑна хирӗҫ Мирон сӗтел ҫинелле пӗшкӗнсе; вӑл сарса хунӑ хаҫат листи ҫине ывӑҫ тупанӗсемпе ҫав тери хытӑ пусса тӑнӑ та, хут, туртӑнса сасартӑк шаплатсах ҫурӑлчӗ.
— Республика, конечно! — ответил Мирон, склонясь над столом; он упирался ладонями в распластанный лист газеты так, что бумага натянулась и вдруг лопнула с треском.

Ҫав мужик сӑнарӗнче ял пурне те ишӗлтерекен наркӑмӑш туса хунӑ…
В лице этого мужика она выработала в себе разрушающий яд…

Рабочисем те кулчӗҫ; пуринчен ытла фабрика Захар Морозов килхушшине ҫӑмламас, вӑрӑм тӗклӗ, ҫурӑмӗ ҫинелле паттӑррӑн кукӑртса хунӑ хӳреллӗ йытӑ ҫурине илсе пырсан хытӑ кулчӗ, — йытӑ ҫурин хӳри вӗҫӗнче мучалапа ҫыхса янӑ шурӑ георгиевски хӗрес ҫапкаланса тӑнӑ.
Рабочие тоже смеялись, и особенно хохотала фабрика, когда Захар Морозов привёл на двор мохнатого кутёнка, с пушистым, геройски загнутым на спину хвостом, на конце хвоста, привязан мочалом, болтался беленький георгиевский крест.

— Ҫавӑнта вилӗм кӗрсе кайни ҫинчен шухӑшлатӑн та — хӑрушӑ! — терӗ Полина ассӑн сывласа, ҫинҫен сӑрласа хунӑ куҫхаршисене пӗтӗҫтерсе.
— Как подумаешь, что туда ушла смерть! — сказала Полина, вздыхая, нахмурив тонко вычерченные брови.

Унӑн чунӗнчи лӑпкӑ праҫнике тата акӑ мӗн вӑйлатрӗ: тухса каяс умӗн Полинӑран вӑл пытарса хунӑ револьвере пама ыйтсан, Полина ӑна тавӑрса парасшӑн пулмасан, Яковӑн хӑй револьверсӗр кайма хӑрани ҫинчен калама тиврӗ, ҫавӑнтах вӑл Носковпа пулнӑ историе те пӗлтерчӗ.
Тихий праздник в его душе усиливало ещё и то, что когда он, уходя, попросил у Полины спрятанный ею револьвер, а она не захотела отдать его, Яков принужден был сказать, что без револьвера боится идти, и сообщил ей историю с Носковым.

Ҫав каҫхине Мирон ӑна Абрамов пирки кӳрентермелле сӑмахсем каласа тӑкрӗ, кӑшкӑрнӑ пекех калаҫрӗ, ӑна лакей вырӑнне хунӑ пекех урипе те тапса илчӗ: — Эсӗ ухмаха ертӗн-им? — кӑшкӑрчӗ вӑл; ҫилленнипе унӑн сӑмси те хӗрелсе кайрӗ.
В тот же вечер Мирон из-за Абрамова устроил ему оскорбительную сцену, почти накричал на него, даже топнул ногою, как на лакея: — Ты с ума сошёл? — кричал он, и нос его покраснел со зла.

Яков диван ҫинче чӗлӗм туртса выртнӑ, вӑл хӑй пуринпе те тӑраннипе, тек нимӗн те тӑвас килмен туйӑмпа киленнӗ; ҫак туйӑма вӑл пурнӑҫра нимрен те хакла хунӑ, уншӑн пулсан, пӗтӗм пурнӑҫ тӗллевӗ ҫакӑнта пулнӑ.
Яков лежал на диване и курил, наслаждаясь ощущением насыщенности, исключающей все желания; это ощущение он ценил выше всего в жизни, видя в нём весь её смысл.

Ӳсӗрӗлме пуҫланӑ пирвайхи минутсем аван мар пулнӑ, эрех Петр хӑй ҫинчен, ҫынсем ҫинчен шухӑшланисене тата хаяртарах, йӳҫекрех тунӑ, пӗтӗм пурнӑҫа усал, темле шурлӑхри пек симӗс тӗслӗ туса хунӑ, ӑна вӗресе тӑнӑ пек хӑвӑртлатнӑ; Артамонова пурнӑҫ ҫавӑн пек вӗрени хӑйне ҫавӑрнӑ, пӑтратнӑ пек, ҫитес минутра ӑна таҫта кӑларса ывӑтас пек туйӑннӑ.
Первые минуты опьянения были неприятны, хмель делал мысли Петра о себе, о людях ещё более едкими, горькими, окрашивал всю жизнь в злые, зелёно-болотные краски, придавал им кипучую быстроту; Артамонову казалось, что это кипение вертит, кружит его, а в следующую минуту перебросит через какой-то край.

III сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Фабрика ҫине тата вӑл туса хунӑ ытти пур япаласем ҫине пӑхса, ҫав ҫын ӗнентерме тӑрӑшнӑ:
Глядя на фабрику и на всё рождённое ею, человек этот внушал:

Яков ӑна юриех йӗкӗлтесе: — Ҫапах та ҫавӑн йышшисенчен пӗри санӑн сӑмсу умӗнченех ху кӑмӑлласа хунӑ татӑка пит те ӑста илсе тарчӗ! — терӗ.
Яков сказал, подзадоривая: — Однакож один эдакий ловко стащил из-под твоего носа кусок, облюбованный тобою!

Вӗсем ӑна таҫта аяккалла шутарса янӑ, пурне те курма, пурин ҫинчен те шухӑшлама тивӗҫ, аякран пӑхса тӑракан ҫын пек туса хунӑ.
Они отодвигали его куда то в сторону, утверждая в роли зрителя, который должен всё видеть, обо всём думать.

Кунта аслӑ Артамоновӑн ывӑлне унӑн ашшӗн, кун пирки хӑйӗн шухӑшӗсем пуррине кӑтартса памалла пулнӑ, ҫавӑнпа та вӑл ӗнентерӳллӗн каласа хунӑ:
Тут Артамонову старшему нужно было показать сыну, что у него, отца, есть на этот счёт свои мысли, и он внушительно сказал:

Ӳсӗр ҫын пекех йӗркене пӑхӑнманскер, вӑл апат ҫимелли сӗтел хушшине хуҫисенчен малтан ларнӑ, ҫӗҫӗсемпе вилкӑсене ҫӑтӑр-ҫатӑр тытса пӗр вырӑнтан тепӗр вырӑна хунӑ, ҫиессе хӑвӑрт, тирпейсӗр, вӗрилле, ӳсӗре-ӳсӗре ҫинӗ; вӑл ҫынта, Алексейри пекех, темле сиккелекен, ытлашши хаяр япала пулнӑ пек курӑннӑ.
Бесцеремонен, как пьяный, он садился к обеденному столу раньше хозяев, судорожно перекладывал ножи и вилки, ел быстро, неблагопристойно, обжигаясь, кашляя; в нём, как в Алексее, было что-то подпрыгивающее, лишнее и, кажется, злое.

Аслӑ Артамонов урайӗнче, ҫӳхе кӑна хытӑ тӳшек ҫинче выртать; ун ҫывӑхӗнче пӑр тултарнӑ витре, квас бутылкисем, теркӑпа сӑтӑрса вӗтетнӗ хреньпе хутӑштарнӑ йӳҫӗтнӗ купӑста хунӑ турилкке ларать.
Артамонов старший лежал на полу, на жиденьком, жёстком тюфяке; около него стояло ведро со льдом, бутылки кваса, тарелка с квашеной капустой, обильно сдобренной тёртым хреном.

Хӑйне хӑй вара вӑл ҫак пурнӑҫа, ҫак йӗркесӗр ӗҫкӗсене хутшӑнакан ҫын тесе шутламан, ирӗксӗртен курса тӑраканни вырӑнне ҫеҫ хунӑ.
Самого себя он видел не участником этой жизни, этих кутежей, а случайным и невольным зрителем.

Тепри, кӗрен-кӑвак хӑлхалли, сигара туртнӑ чух ҫӗр тенкӗлӗх хутсене ҫуртаран тивертсе ҫунтарса янӑ, хӗрарӑмсен хӗвӗсене укҫа тӗркисем чике-чике хунӑ.
Другой, с лиловыми ушами, закуривая сигары, зажигая на свече сторублевые билеты, совал за пазухи женщин пачки кредиток.

Ӑна вӑл ҫара стенасемлӗ пысӑк та пушӑ пӳлӗмре курнӑччӗ; пӳлӗмӗн виҫӗ пайӗнчен пӗрине бутылкӑсем, тӗрлӗ тӗслӗ черккесем, чечексемпе улма-ҫырла вазисем, вӑлча хунӑ кӗмӗл пӗчӗк витресем тата шампански эрех лартса тултарнӑ сӗтел йышӑнса тӑнӑ.
Он видел её в большой, пустой комнате с голыми стенами; треть комнаты занимал стол, нагруженный бутылками, разноцветным стеклом рюмок и бокалов, вазами цветов и фрукт, серебряными ведёрками с икрой и шампанским.

Никита тата та ытларах курпунланнӑ пек туйӑнчӗ; унӑн ҫурӑмӗн кӗтесси тата сылтӑм хулпуҫҫийӗ ҫӳлелле ҫӗкленнӗ, ҫакӑ унӑн кӗлеткине ҫӗр ҫумнерех кукӑртнӑ та, ӑна тата та лутралатса, сарлакарах туса хунӑ; манах пуҫне татнӑ эрешмен евӗрлӗ пулнӑ, — акӑ ӗнтӗ вӑл ҫул тӑрӑх, чаштӑртатакан вӗт чул ҫийӗпе нимӗн курмасӑр, чалӑшшӑн утса пырать.
Казалось, что Никита стал ещё более горбат; угол его спины и правое плечо приподнялись, согнули тело ближе к земле и, принизив его, сделали шире; монах был похож на паука, которому оторвали голову, и вот он слепо, криво ползёт по дорожке, по хряскому щебню.

II сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика