Шырав

Шырав ĕçĕ:

каланӑ (тĕпĕ: кала) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Анчах ҫав сӑмахсем те пырса тӗкмерӗҫ Александра, вӑл тата кӑмӑллӑраххӑн калама пуҫларӗ, ун сасси хытах янтрамасть пулсан та, пӑхӑр труба витӗр кӑшкӑртса каланӑ пек туйӑнатчӗ.
Но и эти слова не коснулись Александра, он продолжал всё более задушевно, и, хотя голос его звучал негромко, казалось, что он трубит в медную трубу.

XII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Ав казаксем хушшинче, итле, Библисӗр пуҫне урӑх ниме те хисеплемеҫҫӗ, Библи тени вӑл Саратов таврашӗнчи нимӗҫсем патӗнчен, Лютор патӗнчен килет; вӑл Лютор ҫинчен ҫапла каланӑ: «Хӑйӗн ятне хӑйне килӗшмелле тупса илнӗ: чӑн-чӑн та Лютор, хаяр тесе калаканскер, чӑн та хаярскер, хаярри кӑмӑллӑ!»
Вон в козаках, чу, ничего уж и не почитают, окромя Библии, а Библия это от немцев саратовских, от Лютора, о коем сказано: «имя себе прилично сочета: воистину бо — Лютор, иже лют глаголется, люте бо, любо люто!»

Вӑл историре вут ҫулӑмлӑ кӑмӑл-шухӑшсем тӑп туллиех, ӑссӑрлансах паттӑрла ӗҫсем туни, пур-пурла благородство, юмахри пек ӗҫ пит ӑннисем, дуэльсемпе вилӗмсем, пит ырӑ кӑмӑлтан каланӑ сӑмахсем тата ытла та ирсӗр хӑтланнисем шутсӑрах нумай.
Насыщенной огненными страстями, полной безумных подвигов, пурпурового благородства, сказочных удач, дуэлей и смертей, благородных слов и подлых деяний.

XI. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

— Юратсах кайнӑ сана пирӗн Гавриловна, — тӗлӗкри пек илтетӗп эпӗ Луша мӑшкӑлласа каланӑ сӑмахӗсене.
— Совсем влюбилась в тебя наша Гавриловна, — как сквозь сон слышу я насмешливые слова Луши.

Кочегар кулмастчӗ, хурланмастчӗ, ним те ӑна кӳрентерместчӗ, палӑрмалла та савӑнтармастчӗ: вӑл хӑйӗншӗн пурте пурпӗрех пулнӑ свидетель судье умӗнче каланӑ пек, хӑйӗншӗн айӑпланаканӗсем те, айӑплаканӗсем те, судьесем те пӗрешкел ют пулнӑ пек калатчӗ…
Кочегар не смеялся, не осуждал, ничто не обижало его и не радовало заметно; он говорил, как равнодушный свидетель перед судьей, как человек, которому одинаково чужды обвиняемые, обвинители, судьи…

А лешӗ ӑна каланӑ: эпӗ, барыня, сана хирӗҫ ответлеме пултараймастӑп, эпӗ авланнӑскер, акӑ эпӗ сан валли икӗ тусӑма хатӗрлесе хутӑм, вӗсем — пӗри урҫа, тепри хусах.
А он ей говорит: я тебе, барыня, не могу отвечать, я — женатый, а вот припас я для тебя двух приятелев, так они — один вдов, другой холостой.

Грексем пирӗн пек калаҫма пултараймаҫҫӗ, вӗсем мӗнле май килнӗ ҫапла лӑпӑртатаҫҫӗ, хӑйсем сӑмахсем каланӑ пек, анчах мӗнӗ ӑҫта пырса ҫыпӑҫнине ӑнланмалли те ҫук.
Греки не могут по-нашему, они лопочут как попало, говорят будто слова, а что к чему — нельзя понять.

Укҫа сӑнӗ ӑна пит йӑпататчӗ пулас — каланӑ хушӑрах вӑл кӗмӗл, пӑхӑр тенкӗсене йӗмӗ ҫумне сӗрсе тасатма юрататчӗ, тенкине йӑлкӑшма пуҫличченех ҫутатса ҫитерсен, вӑл ӑна каҫӑр сӑмси умӗнче кукӑр пӳрнисемпе тытса тӑрса, куҫ харшисене, вылякаласа, тӗллесе тахатчӗ.
Деньги, должно быть, очень забавляли его своей внешностью, — разговаривая, он любил чистить серебро и медь о штаны, а высветлив монету до блеска и пошевеливая бровями, разглядывал ее, держа в кривых пальцах перед курносым лицом.

Ӑна вӑрҫнӑ чух, е вӑл пӗр-пӗр ҫыннӑн интереслӗ калавне итленӗ чух, унӑн тути вылякаласа тарать, вӑл хӑй мӗн илтнине хӑй ӑссӗн каласа пынӑ пек, е хуллен хӑйӗнне малалла каланӑ пек туйӑнать.
Когда его ругают или он слушает чей-либо интересный рассказ, губы его шевелятся, точно он повторяет про себя то, что слышит, или тихонько продолжает говорить свое.

Вӑл ачашлакан хулӑм сасӑпа калаҫатчӗ, мана вара вӑл яланах пӗр пек: — Эпӗ хам пур ҫынтан та калама ҫук лайӑхраххине, тасараххине пӗлетӗп, вӗсем нихӑшӗ те мана кирлӗ мар, — тесе каланӑ пек туйӑнатчӗ.
Она говорила густым ласкающим голосом, и мне казалось, что она говорит всегда одно: «Я знаю, что я неизмеримо лучше, чище всех людей, и никто из них не нужен мне».

X. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Анчах Патакӗ ӑна, хирӗҫ каланӑ:
Но Палка ответила ей:

Гонкурӑн, Гринвудӑн, Бальзакӑн — усал ӗҫ тӑвакансем ҫукчӗ пит ырӑ кӑмӑллӑ ҫынсем те ҫукчӗ, простой ҫынсем ҫеҫ, тӗлӗнмелле чӗрӗ ҫынсем пурччӗ; вӗсем пӗри те иккӗленме май памастчӗҫ; хӑйсем мӗн каланине, тунине пурне те чӑнах та ҫавӑн пек каланӑ та тунӑ, урӑхла тума та пултарайман темеллеччӗ.
У Гонкура, Гринвуда, Бальзака — не было злодеев, не было добряков, были просто люди, чудесно живые; они не позволяли сомневаться, что всё сказанное и сделанное ими было сказано и сделано именно так и не могло быть сделано иначе.

IX. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Ун чӗлхи, ҫав тери тӗрӗс те хитрелетсе хуни-мӗнӗ ҫукскер, малтан мана темле лайӑх мар пекле тӗлӗнтерсе ячӗ, анчах хытса каланӑ сӑмахсем, ҫирӗппӗн ҫыпӑҫтарса хунӑ фразӑсем чӗрене ҫав тери лайӑх пырса вырнаҫатчӗҫ, акробат-тӑвансен драми ҫинчен ҫав тери ӗненмелле каласа кӑтартатчӗҫ те ҫав кӗнекене килленсе вуланипе ман алӑсем чӗтретчӗҫ.
Её язык, такой точный и лишённый прикрас, сначала неприятно удивил меня, но скупые слова, крепко построенные фразы так хорошо ложились на сердце, так внушительно рассказывали о драме братьев-акробатов, что у меня руки дрожали от наслаждения читать эту книгу.

Ҫав, вӑтаннипе те хӑранипе пулӗ, каланӑ сӑмаха мӑшкӑлласа калани вырӑнне шутларӗҫ, вӑл вара наказани парассине татах ӳстерсе хучӗ.
Это слово, сказанное, вероятно, в смущении и страхе, было принято за насмешку и усугубило наказание.

«Ҫӑлтӑрсемпе тӗрлесе пӗтернӗ умбракул», «Герваси» тата мӑшкӑлласа каланӑ чаплӑ сӑмахсем: «Пирӗн ӗҫсене пӗлме тӑрӑшакан профансем! Сирӗн вӑйсӑр куҫусем вӗсене нихҫан та курас ҫук!» тенисем аса килетчӗҫ.
Вспоминался «умбракул, распещрённый звёздами», «Гервасий» и торжественные, насмешливые слова: «Профаны, любопытствующие знать наши дела! Никогда слабые ваши очи не узрят оных!»

VIII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

— Ӑҫта ун пек каланӑ?
— Где это сказано?

Эпӗ Смурый ҫинчен тата ун кӗнекисем ҫинчен каланӑ чух вӗсем ман ҫине темле шикленсе пӑхаҫҫӗ; карчӑкӗ калать:
Когда я говорю о Смуром и его книгах, они смотрят на меня подозрительно; старуха говорит:

Хусанта пристаньте эпӗ пилӗк пуса «Пӗр салтак Петр Великие епле ҫӑлни ҫинчен каланӑ халлапа» илтӗм, анчах ҫав тапхӑрта повӑр ӳсӗрччӗ, ҫиленнӗччӗ, эпӗ ӑна парнене пама хӑяймарӑм, малтан «Халлапа» хам вуласа тухрӑм.
В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», но в тот час повар был пьян, сердит, и я не решился отдать ему подарок и сначала сам прочитал «Предание».

VI. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Каланӑ, тет.
И сказал

IV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Ҫавӑн пек каланӑ хыҫҫӑн эпӗ уншӑн мӗн вырӑнне пулӑп вара?
Что же я для него, после этих слов?

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика