Шырав

Илья

Илья

Тымартан тунӑ катӑк кӗтеслӗ пирус коробкипе выляса, Илья ашшӗн питӗнчен пӑхрӗ:
Играя корешковой папиросницей, с отбитым уголком, Илья взглянул в лицо отца:

— Нумай ӳснӗ эсӗ, Илья, — терӗ ашшӗ.
— Сильно вырос ты, Илья, — сказал отец.

Илья, пирус тивертсе, нимӗн те чӗнмерӗ, анчах Яков темле ҫӗнӗ, ют ҫын сассипе каласа хучӗ:
Илья промолчал, закуривая папиросу, а Яков выговорил новым, не своим голосом:

Илья хӑш вӑхӑтра ҫитӗнсе ҫитнине вӑл темле асӑрхаймасӑр юлчӗ.
Он как-то не доглядел, когда именно Илья превратился во взрослого человека.

— Типӗрех, — шухӑшланӑ та ун пирки Артамонов, Илья кӑшкӑрса пакӑлтатакан Горицветов пек, кахал та саврӑнкалайман Яков пек, ачалӑха хӑвӑрт ҫухатса, кӗнекере ҫырнӑ пек калаҫакан, хӑвӑрт шӑртланса каякан Мирон пек пулманнипе, вӑл вӗсенчен пачах уйрӑлса тӑнипе хӑйне хӑй лӑплантарнӑ; Мирон пурнӑҫри кашни ӗҫ пиркиех кӗнекесенче ҫирӗп закон пуррине пӗлсе тӑракан чиновник евӗрлӗ пулнӑ.
«Суховат», — думал Артамонов и утешал себя тем, что Илья выгодно не похож на крикливого болтуна Горицветова, на вялого, ленивого Якова и на Мирона, который, быстро теряя юношеское, говорил книжно, становился заносчив и похож на чиновника, который знает, что на каждый случай жизни в книгах есть свой, строгий закон.

Ывӑлӗ ӑна темле уйрӑмах пысӑк шанчӑк панӑ; Илья аллисене кӗсйине чиксе, хуллен шӑхӑркаласа, чӳрече витӗр картишне, рабочисем ҫине пӑхса тӑнине курсан, е фабрикӑра васкамасӑр утса ҫӳренине е поселока ҫӑмӑллӑн утса кайнине курсан, ашшӗ тулли кӑмӑлпа шухӑшланӑ:
Сын возбуждал в нём какие-то особенные надежды; когда он видел, как Илья, сунув руки в карманы, посвистывая тихонько, смотрит из окна во двор на рабочих, или не торопясь идёт по ткацкой, или, лёгким шагом, в посёлок, отец удовлетворённо думал:

Илья хуллен кӑна: — Ухмахлӑха та ӑнланас пулать, — терӗ.
Илья тихо ответил: — И глупость понимать надо.

Гимназистсем ахӑлтатса кулаҫҫӗ, Илья — бархат пек, ҫемҫен те сахал, Мирон типпӗн те тӑрӑхларах кулать.
Гимназисты хохотали, Илья смеялся бархатисто, немного, Мирон — сухо и едко.

— Тавтапуҫ, — терӗ Илья, пушӑ чей куркине аяккалла тӗртсе; ашшӗ ун ҫине чалӑшшӑн пӑхрӗ те, хӑйне хӑлхинчен туртса, хуллен кулса илчӗ.
— Благодарю, — сказал Илья, отодвигая пустую чашку; отец искоса взглянул на него и усмехнулся, дёрнув себя за ухо.

Илья, сӑнтан улшӑнса, калаҫма чарӑнчӗ, ҫав вӑхӑтра амӑшӗ ӑна аса илтерчӗ:
Илья замолчал, нахмурясь, а мать напомнила ему:

Илья, кӳреннипе, тепӗр хут ҫирӗппӗн: — Жидсем тени — начар сӑмах, — терӗ.
С обидной настойчивостью Илья повторил: — Жиды — плохое слово.

Илья килте пурӑнмасть те темелле, — ирхине чей ӗҫнӗ чухне кӑшт курӑнать те, тетӗшӗ патне е хулана, е Миронпа тата кӑтра пуҫлӑ хура Горицветовпа пӗрле вӑрмана каять.
Илья почти не жил дома, мелькнёт утром за чаем и уходит в город к дяде или в лес с Мироном и вихрастым, чёрненьким Горицветовым.

Илья лӑпкӑрах пулса пырать, амӑшӗпе ҫемҫерех калаҫать, Якова — халь вӑл та гимназист пулнӑ ӗнтӗ — йӗкӗлтемест, кӗҫӗн йӑмӑкӗпе, Татьянӑпа, выляма юратать, Еленӑран кӳрентермелле мар кулкалать.
Илья становился спокойнее, с матерью говорил мягче, не дразнил Якова, тоже гимназиста, любил возиться с младшей сестрой Татьяной, над Еленой необидно посмеивался.

Хулана тухса каяс умӗн Илья ашшӗнчен пӗр япала пирки ҫеҫ ыйтрӗ — ку унӑн пӗртен-пӗр ыйтӑвӗ пулчӗ:
Пред отъездом в город Илья попросил — это была его единственная просьба:

— Отметкӑсене пӑхӑр, — терӗ Илья хулпуҫҫине хускатса илсе, анчах хӑйӗн куҫӗсем тинкерсех садалла, пӗлӗтелле пӑхрӗҫ.
— Посмотрите отметки, — сказал Илья, дёрнув плечом, а глаза его пристально смотрели в сад, в небо.