Шырав

Оленин

— Мӗнле, Оленин, эсир паҫӑрах тӑнӑ-и вара? — терӗ Белецкий, кавказ офицерӗн сюртукне тӑхӑннӑскер, картишне кӗрсе Оленинпа калаҫма тытӑнса.
— Что, Оленин, уж вы давно встали? — сказал Белецкий, в кавказском офицерском сюртуке входя на двор и обращаясь к Оленину.

Ҫаксене курса тӑрса Оленин калама ҫук савӑнчӗ.
Видя это, Оленин несказанно радовался.

Хӗрӗн ӳт-пӗвӗ вӑлта хулли пек ирӗккӗн те хитре авкаланать; хӗр кӗрен кӗпе вӗҫҫӗн кӑна; кӗпи кӑкӑрӗ ҫинче тата йӑрӑс пӗҫҫисене ҫыпӑҫса тӑп тытса тӑрать; пӗвӗ тӳрленсе тӑрсанах, вара тачӑ лексе тӑракан кӗпи айӗнче сывланӑ май, хӑпарса тӑракан кӑкӑрӗ уҫҫӑн те илемлӗн, хӗрлӗ чувекки тӑхӑнтарнӑ тӑп-тӑп кӑна пӗчӗк ури формине улӑштармасӑрах ҫӗр ҫине пыра-пыра пусать; ҫаннисене тавӑрса лартнӑ вӑйлӑ аллисем, мускулӗсене хытарса, ҫиленнӗ тейӗн ҫав, кӗреҫепе сулкалашаҫҫӗ; тарӑн та хура куҫӗсем хушӑран Оленин ҫине пӑхкаласа илеҫҫӗ.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под нестянутой рубахой твердо обозначались черты дышащей груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю; как сильные руки, с засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой и как глубокие черные глаза взглядывали иногда на Оленина.

Оленин хӑй умне уҫса хунӑ кӗнекине вуларӗ, анчах унта мӗн ҫырнине нимӗн те ӑнланмарӗ.
Оленин читал, но ничего не понимал из того, что было написано в раскрытой перед ним книге.

Лаша ҫинчен сиксе ансан, Оленин пӑшалӗпе крыльцана ҫаклатрӗ, мелсӗр хускану турӗ те вите еннелле ҫаврӑнса пӑхрӗ, анчах унта никам та курӑнмарӗ, пӗр тикӗс сӗт сунӑ сасӑсем ҫеҫ илтӗнчӗҫ.
Соскочив с лошади, Оленин зацепил ружьем за крылечко, сделал неловкое движение и испуганно оглянулся на клеть, в которой никого не было видно и слышались те же равномерные звуки доенья.

Оленин ҫакна туйса савӑнса тӑчӗ.
Оленин с удовольствием чувствовал это.

Оленин ҫийӗнче хӗрлӗ канаус кӗпе, кинжал ҫакнӑ чӗн пиҫиххипе туртса ҫыхнӑ шур черкеска тата тӑрнакай ҫӗлӗк.
На Оленине была красная канаусовая рубаха, белая черкеска, стянутая ремнем с кинжалом, и высокая шапка.

Урамра, пӳрт умӗнче, ҫирӗп кӑна пусса лаша утса килни илтӗнчӗ, Оленин, типсе ҫитмен пирки йӑлтӑракан тӗттӗм кӑвак илемлӗ лаша ҫинче йӗнерсӗрех ларса, хапха патне ҫитсе тӑчӗ.
На улице около дома послышался бойкий шаг лошади, и Оленин охлепью на красивом, невысохшем, глянцевито-мокром темно-сером коне подъехал к воротам.

Оленин юланутпа Терек ҫине шыва кӗме кайнӑ ӗнтӗ.
Оленин уже уехал верхом купаться на Терек.

Ку кӑна та мар, вӑл хӗрсемпе хӗрарӑмсем ӑна темшӗн «асатте» тесе ят пани патнех ҫитсе тухрӗ, казаксем вара, ҫак ҫын эрехе тата хӗрарӑмсене юратнине тӗплӗн пӗлнӗ хыҫҫӑн, хӑнӑхса ҫитрӗҫ те ӑна Оленинран та ытларах юратма пуҫларӗҫ; Оленин вӗсемшӗн ӑнланмалла мар япала пек туйӑнчӗ.
И даже дошел до того, что девки и бабы прозвали его почему-то дедушкой, а казаки, ясно определившие себе этого человека, любившего вино и женщин, привыкли к нему и даже полюбили его больше, чем Оленина, который был для них загадкой.

Оленин куҫӗ умӗнчех вӑл пӗр уйӑх хушшинчех станицӑра тахҫантанпа пурӑнакан ҫын пек пулса тӑчӗ: стариксене ӗҫтерчӗ, вечеринкӑсем турӗ тата хӑй те хӗрсем патне вечеринкӑсене ҫӳрерӗ, ҫӗнтерӳсем тунипе мухтанчӗ.
На глазах Оленина он в один месяц стал как бы старожилом станицы: он подпаивал стариков, делал вечеринки и сам ходил на вечеринки к девкам, хвастался победами.

Анчах Оленин хӑй Белецкий патне ҫӳремерӗ.
Сам Оленин, однако, не ходил к Белецкому.

Вара леш, Оленин хӑй яланлӑхах пӑрахса тухнӑ тесе шутлакан тӗнчери, французла тата вырӑсла сӑмахсем акӑнчӗҫ те акӑнчӗҫ.
И еще и еще сыпались французские и русские слова из того мира, который, как думал Оленин, был покинут им навсегда.

Мӗнле Оленин?
Какой Оленин?

— Мана калаҫҫӗ: «Оленин».
— Мне говорят: «Оленин».

Пӗррехинче ҫулла Оленин сунара каймарӗ, килтех ларчӗ.
Однажды летом Оленин не пошел на охоту и сидел дома.

Оленин, хӑй ҫакна асӑрхамасӑрах, хӑйӗн чӳречинчен е хӑйӗн крыльци ҫинчен хӗрӗн кашни утӑмне антӑхса кайса сӑнарӗ.
За каждым ее движением, сам того не замечая, Оленин жадно следил из своих окон или с своего крыльца.