Шырав

Шырав ĕçĕ:

пачах сăмах пирĕн базăра пур.

пачах (тĕпĕ: пачах) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Вӑл шухӑша кайса ҫӳрессине темле именчӗклӗ савӑклӑхпа, эпӗ маларахра асӑннӑскерпе, час-час ылмаштарни, аттен юратнӑ сӑмахӗсене тата сӑмах ҫаврӑнӑшӗсене пӗрмай калани, аттепе пуҫарнӑ калаҫусене ытти ҫынсемпе малалла тӑсни, — ҫаксем пурте, эхер ку хӑтланусене атте мар, урӑх ҫын тӑвас-тӑк тата эпӗ ҫулпа аслӑрах пулас-тӑк, аттепе Авдотья Васильевна хушшинчи ҫыхӑнусене мана ӑнлантарса паратчӗҫех, анчах эпӗ ҫав вӑхӑтра нимӗн те тӗшмӗртеймерӗм, атте ман умра Петр Васильевичран темле ҫыру илсе, ӑна вуланӑ хыҫҫӑн тарӑхса кайсан та, август уйӑхӗ иртичченех Епифановсем патне ҫӳреме чарӑнсан та, эпӗ пачах нимӗн те сисмерӗм.
Частые переходы от задумчивости к тому роду ее странной, неловкой веселости, про которую я уже говорил, повторение любимых слов и оборотов речи папа, продолжение с другими начатых с папа разговоров — все это, если б действующим лицом был не мой отец и я бы был постарше, объяснило бы мне отношения папа и Авдотьи Васильевны, но я ничего не подозревал в то время, даже и тогда, когда при мне папа, получив какое-то письмо от Петра Васильевича, очень расстроился им и до конца августа перестал ездить к Епифановым.

XXXIV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ҫавнашкал минутсенче ӑна кирек мӗнле ҫын пӑхни те, кирек мӗнле хускану та хӑратать пулас, ӑна пурте хӑй ҫине пӑхнӑн, пурте ун ҫинчен шухӑшланӑн, хӑй ҫынсене пачах килӗшменӗн туйӑнать.
В такие минуты она, видимо, боялась каждого взгляда и движения, ей казалось, что все смотрят на нее, думают только об ней и все в ней находят неприличным.

Амӑшӗпе хӗре пачах урӑхла йышши ҫынсем, пӗринчен тепри нумай енчен уйрӑлса тӑраҫҫӗ.
Мать и дочь были совершенно других характеров и во многом различны между собою.

ХХХIII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Тӗлӗнмелле, эпӗ comme il faut пулма пачах пултарайман пулсан та, ку ӑнланупа ҫав тери туслашса ҫитнӗччӗ.
Странно то, что ко мне, который имел положительную неспособность к comme il faut, до такой степени привилось это понятие.

XXXI сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Катенька пулӑшнипе эпӗ нотӑсене вӗрентӗм тата хамӑн хулӑн пӳрнемсене кӑштах ҫемҫетрӗм, ҫаксене тума мана икӗ уйӑх хушши ҫав тери тӑрӑшма тиврӗ, итле пӗлмен ятсӑр пӳрнене эпӗ апат ҫине чух чӗркуҫҫи ҫинче, выртнӑ чух минтер ҫинче вылянтартӑм; ҫавсене вӗренсе ҫитсенех пьесӑсем калама тытӑнтӑм, вӗсене паллах, чуна хурса, avec ӑme, каларӑм, ҫакна Катенька та йышӑнчӗ, анчах эпӗ кирлӗ пек тактпа калама пачах пултараймарӑм.
С помощью Катеньки выучившись нотам и выломав немного свои толстые пальцы, на что я, впрочем, употребил месяца два такого усердия, что даже за обедом на коленке и в постели на подушке я работал непокорным безымянным пальцем, я тотчас же принялся играть пьесы, и играл их, разумеется, с душой, avec ӑme, в чем соглашалась и Катенька, но совершенно без такта.

XXX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Унсӑр пуҫне, шухӑша яланах ним пытармасӑр калассине ытла та пысӑка хурса, чикӗрен тухсах каяттӑм, ҫакна пула эпӗ тӳлек те ҫынна шанакан Любочкӑна хӑйӗн шухӑшӗсене пытарса пурӑнать тата курнӑҫланма юратать тесе айӑплаттӑмччӗ, Любочкӑна хӑйне вара мӗнпур шухӑшӗсемпе туртӑмӗсене турта-турта кӑларса тишкересси пачах кирлӗ пулман.
Притом, раз напав на мысль об откровенности, доведя приложение этой мысли до крайности в себе, я обвинял в скрытности и притворстве спокойную, доверчивую натуру Любочки, не видевшей никакой необходимости в выкапывании и рассматривании всех своих мыслей и душевных влечений.

XXIX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ҫавӑн пек пӗрешкел ӑнланассине ҫӑмӑллатмашкӑн пӗр ушкӑнти е ҫемьери ҫынсем хушшинче хӑйне уйрӑм чӗлхе, хӑйсене евӗрлӗ сӑмах ҫаврӑнӑшӗсем тата ӑнланусем ытти ҫынсене пачах курӑнман уйрӑмлӑхӗсене палӑртакан хӑйне йышши сӑмахсем те ҫуралаҫҫӗ.
Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют.

Пӗр ушкӑнти е пӗр ҫемьери пӗрешкел ӑнлануллӑ икӗ ҫын юратнине пӗлтернӗ чух пӗр паллӑ чикке ҫити кӑна калаҫаҫҫӗ, ҫав чикӗрен тухса кайса калаҫни пустуй сӑмахсем ҫеҫ пулнине вӗсем иккӗшӗ те ӑнланаҫҫӗ; ӑҫта мухтасси пӗтсе тӑрӑхласси пуҫланнине, ӑҫта юрату пӗтсе юратанҫи туни пуҫланнине вӗсем иккӗшӗ те пӗр вӑхӑтрах кураҫҫӗ, — ҫакӑ урӑх ӑнлануллӑ ҫынсемшӗн пачах тепӗр майлӑ курӑнма пултарать.
Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, — что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе.

Володя хӗрачасем ҫине темлерех пӑхнӑран, ӑна ҫакӑн пек ыйтусем кӑна интереслентерме пултараҫҫӗ: тутӑ-и вӗсем, ҫывӑрса тӑраннӑ-и, чипер тумланнӑ-и, французла калаҫнӑ чух йӑнӑшмаҫҫӗ-и, йӑнӑш калаҫсан ӑна ют ҫынсем умӗнче вӑтанмалла пулӗччӗ, — анчах вӗсем этемле шухӑшлама е туйма пултараҫҫӗ тесе пачах шутламасть, вӗсемпе мӗн ҫинчен те пулин калаҫма пуласса пушшех сахалтарах шанать.
Володя имел такой странный взгляд на девочек, что его могло занимать: сыты ли они, выспались ли, прилично ли одеты, не делают ли ошибок по-французски, за которые бы ему было стыдно перед посторонними, — но он не допускал мысли, чтобы они могли думать или чувствовать что-нибудь человеческое, и еще меньше допускал возможность рассуждать с ними о чем-нибудь.

Хам ҫири кӑвак ҫухапа тӳмесем мӗн тума хушнине пӗтӗмпех пурнӑҫларӑм тата пурне те питӗ килӗшрӗм тесе шутласа, эпӗ питӗ хӗпӗртерӗм; Дмитрий вара хӑйне пачах урӑхла туйрӗ, тавлашма тивнӗрен, шӑлӗсем сурнӑран вӑл чӗмсӗр те салхуччӗ.
Полагая, что я исполнил все, что требовали от меня мой синий воротник и пуговицы, и что всем очень понравился, я находился в весьма приятном, самодовольном расположении духа; Дмитрий же, напротив, вследствие спора и зубной боли, был молчалив и мрачен.

XXVII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпӗ хӗр ҫине тарӑхрӑм, апла пулин те, сӑрӗ кайнӑран тӗссӗрленнӗ кӗпер карлӑкӗ, пӗве ҫинелле ӳпӗннӗ хурӑнтан усӑнса аннӑ туратӑн шыври мӗлки, йывӑҫӑн ытти турачӗсемпе пӗрлешесшӗн пулнӑ пек туйӑннӑскер, шурлӑх шӑрши, вӑрамтунана ҫамка ҫинче вӗлерни, хӗр тинкерӳллӗн пӑхса чаплӑн тӑни — ҫаксем кайран ман асӑма пачах кӗтмен ҫӗртен час-часах киле-киле тухрӗҫ.
Мне стало досадно на нее, но, несмотря на это, серенькие с полинявшей краской перильца мостика, на которые она оперлась, отражение в темном пруде опустившегося сука перекинутой березы, которое, казалось, хотело соединиться с висящими ветками, болотный запах, чувство на лбу раздавленного комара и ее внимательный взгляд и величавая поза — часто потом совершенно неожиданно являлись вдруг в моем воображении.

XXVI сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпир искусствӑпа ҫутҫанталӑка пӑтраштарма ҫав тери хӑнӑхса кайнӑ та, пире ҫутҫанталӑкӑн живопиҫре нихҫан тӗл пулман сӑнлӑхӗсем ӗненмелле мар пек туйӑнаҫҫӗ, ҫутҫанталӑк чӑн-чӑн пек мар курӑнать, е тата пачах урӑхла: живопиҫре ытла нумай тӗл пулакан сӑнлӑхсем йӑлӑхтарса ҫитернӗ пек курӑнаҫҫӗ, чӑн пурнӑҫра тӗл пулакан хӑшпӗр сӑнлӑхсем вара, пӗр шухӑша, пӗр туйӑма ытла та вӑйлӑн палӑртаканскерсем, шутсӑр ӗлккен пек туйӑнаҫҫӗ.
Мы так привыкли смешивать искусство с природою, что очень часто те явления природы, которые никогда не встречали в живописи, нам кажутся неестественными, как будто природа ненатуральна, и наоборот: те явления, которые слишком часто повторялись в живописи, кажутся нам избитыми, некоторые же виды, слишком проникнутые одной мыслью и чувством, встречающиеся нам в действительности, кажутся вычурными.

Мана ҫапла туйӑнать: манӑн ҫавнашкал туртӑм пурри эпӗ хама чӑннипе епле пулнӑ пек мар, пачах урӑхла йышши ҫын пек кӑтартма тӑрӑшнӑран, тытмалла мар суяссин пурнӑҫа кӗми ӗмӗтне парӑннӑран килнӗ, ахӑр.
Мне кажется, что тщеславное желание выказать себя совсем другим человеком, чем есть, соединенное с несбыточною в жизни надеждой лгать, не быв уличенным в лжи, было главной причиной этой странной наклонности.

Иван Иваныч княҫӑн дача пурри ҫинчен каланин сӑлтавӗ ак мӗнре: Иван Иваныч княҫпа хурӑнташлӑ пулни, хам паян ун патӗнче апатланни ҫинчен каласа кӑтартма лайӑхрах май урӑх тупаймарӑм эпӗ; анчах виҫҫӗр сакӑрвунӑ пин тӑракан решетке пурри, князь патне хам час-часах кайса ҫӳрени пирки мӗншӗн каланине эпӗ хам та пачах тавҫӑрса илейместӗп; эпӗ Иван Иваныч князь патне пӗрре те кайса курман, кайма та пултарайман, мӗншӗн тесен вӑл Мускавра е Неапольте кӑна пурӑнать, ҫитменнине тата ҫакна Нехлюдовсем питӗ лайӑх пӗлеҫҫӗ.
Что я сказал, что у князя Ивана Иваныча есть дача, — это потому, что я не нашел лучшего предлога рассказать про свое родство с князем Иваном Иванычем и про то, что я нынче у него обедал; но для чего я рассказал про решетку, стоившую триста восемьдесят тысяч, и про то, что я так часто бывал у него, тогда как я ни разу не был и не могу быть у князя Ивана Иваныча, жившего только в Москве или Неаполе, что очень хорошо знали Нехлюдовы, — для чего я это сказал, я решительно не могу дать себе отчета.

Кӗнеке вуланӑ вӑхӑтра хӗрӗн ырӑ та янӑравлӑ сассине итленӗ май эпӗ е ун ҫинелле, е чечек пахчинчи сукмак ҫинче ҫумӑртан пулса юлнӑ хура кӳлленчӗксем еннелле, е ҫӑкасем еннелле (вӗсен ҫулҫисем ҫине пире хӑй айне тунӑ шупка ҫумӑр пӗлӗчӗн кӑваккӑн курӑнакан пӗр кӗтессинчен тумламсем халӗ те сайра хутра тӑкӑнса ҫатлатаҫҫӗ), е каллех хӗр ҫинелле, е ҫумӑрпа йӗпеннӗ лапсӑркка ватӑ хурӑнсене ҫутатакан хӗвелӗн йӑм-хӗрлӗ юлашки пайӑркисем ҫинелле, вара каллех Варенька ҫинелле пӑхкаласа, — ку хӗр пачах мана малтан курӑннӑ пек илемсӗр мар, тесе шухӑшласа илтӗм.
Во время чтения, слушая ее приятный, звучный голос, я, поглядывая то на нее, то на песчаную дорожку цветника, на которой образовывались круглые темнеющие пятна дождя, и на липы, по листьям которых продолжали шлепать редкие капли дождя из бледного, просвечивающего синевой края тучи, которым захватило нас, то снова на нее, то на последние багряные лучи заходившего солнца, освещающего мокрые от дождя, густые старые березы, и снова на Вареньку, — я подумал, что она вовсе не дурна, как мне показалось сначала.

XXV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

(Романта кам та пулин кама та пулсан тупни пирки пачах асӑнманччӗ пулмалла.)
(Кажется, что в романе и речи не было о том, чтобы кто-нибудь находил кого-нибудь.)

Анчах пӗр-пӗр вӑхӑтра пачах кӗтмен ҫӗртен ҫак килйышра мӗнле те пулин пурҫӑн чӗнтӗр пирки е упӑшкин лашисемпе хӑнана кайни ҫинчен тепӗр чух ниме тӑман пек туйӑнакан ыйтӑва хускатаҫҫӗ, — вара нимле сӑлтав та ҫук пек пулин те, — тавлашу хӗрнӗҫемӗн хӗрсе пырать, чаршав хыҫӗнче ку ӗҫе татса пама тӑвӑр пулса тӑрать те, сасартӑк, тавлашакансене хӑйсене хӑратса пӑрахса тата итлесе тӑракансене тӗлӗнтерсе ярса, вӗсем пӗр-пӗрин ҫине чӑннипе мӗн тери япӑх пӑхни йӑлтах куҫ умне тухса тӑрать, халӗ ӗнтӗ нимӗне те хупӑрламан чаршав хирӗҫсе кайнисен хушшинче пӗр усӑсӑр сулланса ҫапкаланать, вӑл сире хӑвӑр унпа хӑҫантанпа улталанса пурӑннине ҫеҫ аса илтерет.
Но случится раз, совершенно неожиданно поднимется в кругу этого семейства какой-нибудь, иногда кажущийся незначащим, вопрос о какой-нибудь блонде или визите на мужниных лошадях, — и, без всякой видимой причины, спор становится ожесточеннее и ожесточеннее, под завесой уже становится тесно для разбирательства дела, и вдруг, к ужасу самих спорящих и к удивлению присутствующих, все истинные, грубые отношения вылезают наружу, завеса, уже ничего не прикрывая, праздно болтается между воюющими сторонами и только напоминает вам о том, как долго вы были ею обмануты.

Эпӗ Софья Ивановнӑна чылай кайран кӑна тивӗҫлипе хакларӑм, анчах ун чухне те ман пуҫа ак мӗнле ыйту пырса кӗнӗччӗ: юратӑва ытти ҫамрӑксем пек мар, пачах урӑхла ӑнланма тӑрӑшакан Дмитрий, — ҫынсене савакан ӑшӑ кӑмӑллӑ Софья Ивановнӑна яланах курать пулин те, мӗншӗн ӑнланми Любовь Сергеевнӑна тӑруках чунтан юратса пӑрахнӑ-ха?
Только гораздо после я оценил вполне Софью Ивановну, но и тогда мне пришел в голову вопрос: почему Дмитрий, старавшийся понимать любовь совершенно иначе, чем обыкновенно молодые люди, и имевший всегда перед глазами милую, любящую Софью Ивановну, вдруг страстно полюбил непонятную Любовь Сергеевну

XXIV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Иккӗмӗш тӗрлӗ юрату — хӑйне хӑй уямасӑр юратни; ку вӑл юратнӑ чуншӑн юратакан ҫын хӑйне те хӗрхенменнине юратни пулать, ҫапла юратакан ҫын хӑйӗн асапӗсем юратнӑ чуншӑн усӑллине е усӑллӑ маррине пачах шута илмест.
Второго рода любовь — любовь самоотверженная, заключается в любви к процессу жертвования собой для любимого предмета, не обращая никакого внимания на то, хуже или лучше от этих жертв любимому предмету.

Илемлӗ юратупа юратакансем хӑйне юратни-юратманни пирки питӗ сахал пӑшӑрханаҫҫӗ, хӑйне юратни-юратманни илеме тата туйӑм ырлӑхне пачах улӑштараймасть, тесе шутлаҫҫӗ.
Люди, которые любят красивой любовью, очень мало заботятся о взаимности, как о обстоятельстве, не имеющем никакого влияния на красоту и приятность чувства.

Страницăсем:

Чӑваш чӗлхи корпусӗ

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Меню

Статистика