Шырав

цибуля

Цибуля тӗксӗмленчӗ, Сачок хӑйӗн сӑмахне тӗлсӗр персе янине кайран ҫех асӑрхаса илчӗ.
Цибуля темнел, и Сачек поздно заметил свой промах.

— Ҫапла, ҫапла… — мӑкӑртатса илчӗ Цибуля, сухалне тӑрмалама пикенсе.
— Так, так… — пробурчал Цибуля и принялся за свою бороду.

Миҫе ӗмӗр хушши пирӗн пеккисем ҫинче пурӑнчӗҫ вӗсем, — хӑвӑрттӑн каласа хучӗ Сачок, хӑйӗн шахвӑртуне Цибуля ҫав тери лӑпкӑн йышӑннине кура савӑнса.
Сколько веков на нашем брате ездили, заторопился Сачек, обрадованный тем, что Цибуля так спокойно принял его намек.

— Хуларисем мӗнле вара? — ыйтрӗ Цибуля.
— А как же городские? — спросил Цибуля.

Цибуля ун ҫине тинкерсе, ку ҫынна халь тин ҫех курнӑ пек, пӑхса илчӗ.
Цибуля посмотрел на него внимательно, словно впервые увидел.

— Ну, мӗн калӑн эсӗ кун пирки? — ыйтрӗ Цибуля хӑйӗн помошникӗнчен.
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Цибуля своего помощника.

Цибуля илнӗ малтанхи ҫыру ҫакӑн пек пулчӗ:
Первое письмо, которое получил Цибуля, было такого содержания:

Цибуля юриех Холмянка ҫывӑхӗнчен иртсе кайма пулчӗ.
А Цибуля нарочно пройдет вблизи Холмянки.

Ҫапла-и? — каларӗ Цибуля, Щабель енне ҫаврӑнса.
Так, что ли? — сказал Цибуля, обращаясь к Щабелю.

Ватӑ графпа Иероним аттене, ҫурма ҫула ҫитсен, Цибуля хӑй патне, Сосновкӑна, илсе кайрӗ.
Старого графа и отца Иеронима с полдороги забрал к себе в Сосновку Цибуля.

Могелницкин кунта, хӑйӗн сӑмси айӗнче, шырас шухӑш асне те килес ҫук, вӑл чи малтан Сосновка ҫинелле тапать, — терӗ асӑрхануллӑ Цибуля.
Могельницкому и в голову не придет искать здесь, у себя под носом, он на Сосновку нажимать будет, — настоял осторожный Цибуля.

Малти пӳлӗме Цибуля лаши-мӗнӗпех каптӑртатса кӗрсе кайрӗ.
Прямо на коне в прихожую въехал Цибуля.

— Юрӗ, ҫаплах пултӑр, эпӗ килӗшетӗп, — сасӑпа вӗҫлерӗ хӑйӗн шухӑшне Цибуля.
— Ладно, так и быть, согласен я, — доканчивал вслух свою мысль Цибуля.

Анчах ҫакӑнтан хӑратӑп эпӗ пырса тапӑнӑпӑр та имени ҫине, унта никам та пулмӗ, пирӗн пӗтӗм ӗҫ вара сая кӑна кайӗ… — ҫаплах турткаланать-ха Цибуля.
Только боюсь я, наскочим мы на имение, а там никого и нету, и выйдет это у нас впустую… — все еще колебался Цибуля.

Чавса ҫывӑх та, ҫыртаймӑн! — тавҫӑрса илеймесӗр йӗрӗнчӗклӗн кулса илсе каларӗ Цибуля.
Близок локоть, да не укусишь! — с презрительным недоумением усмехнулся Цибуля.

— Намӑс та мар-и сана, Цибуля, ачасене вилӗм ҫине яма? — чӑтаймарӗ Пшигодски.
— И тебе не стыдно, Цибуля, детей на смерть пускать? — не вытерпел Пшигодский.

Цибуля сак ҫинче йывӑррӑн ҫаврӑнкаласа илчӗ, унтан каллех сухалне тӑрмалама тытӑнса, кӑмӑлсӑр саспа: — Эпӗ буржуазей пулсан, апла нимӗн палкамалли те ҫук, анчах манпа юлташла пулсан, эпӗ пулӑшасран тытӑнса тӑмастӑп, анчах хулана каймастӑп. Пӗтереҫҫӗ пире… — ҫирӗппӗн хӑйпӑтса илсе каларӗ вӑл юлашки сӑмахне.
Цибуля тяжело заворочался на лавке и, опять принимаясь за свою бороду, пробурчал: — Ежели я буржуазен, так нечего судачить, а ежели ко мне по-товарищески, так я ж не отказываюсь подмогнуть, но на город не пойду. Перебьют… — твердо откроил он последнее слово.