Шырав

Никифорыч

Будкӑран тухса кайнӑ чух хама хам эпӗ текех Никифорыч патне «хӑнана» нихҫан та килместӗп, тесе сӑмах патӑм, — хӑй интереслӗ пулсан та ку старик ман кӑмӑла каймарӗ, унтан аяккарах пулас килчӗ.
Уходя из будки, я твёрдо сказал себе, что уже никогда больше не приду в «гости» к Никифорычу, — отталкивал меня старик, хотя и был интересен.

Никифорыч мундирне тӳмелесе ура ҫине тӑчӗ.
Никифорыч встал, застёгивая мундир.

Ӑна итлесе ларнӑ чух эпӗ Рывнорядскинче пурӑнакан хам палламан ҫынсене вӗсем хыҫҫӑн Никифорыч йӗрленине мӗнле майпа пӗлтересси ҫинчен шухӑшларӑм.
Слушая его, я думал, как предупредить незнакомых людей на Рыбнорядской улице о том, что Никифорыч следит за ними?

Никифорыч пӗр бутылка эрех, варени, ҫӑкӑр илсе килчӗ.
Никифорыч принёс бутылку водки, варенья, хлеба.

Никифорыч, хӑй урисем ҫинелле пӑхса, кичемлӗн ыйтрӗ:
Никифорыч, глядя под ноги себе, скучно спросил:

Кун ҫинчен мана чи малтан ирхине ирех урамра тӗл пулнӑ Никифорыч каларӗ.
Первый сказал мне об этом Никифорыч, встретив меня рано утром на улице.

Санпа ахаль те Никифорыч интересленет-ха.
Тобой и без этого Никифорыч интересуется.

— Манӑн хуньӑм, арӑмӑн ашшӗ, — терӗ Никифорыч тарӑхса, салхулланса.
— Тесть мой, жене отец, — с досадой, угрюмо сказал Никифорыч.

Арӑмне лӑплантарнӑ хыҫҫӑн, Никифорыч мана канаш парать:
И Никифорыч, укротив жену, советует мне:

Никифорыч ҫемҫен, тутлӑ сӑмахсемпе калаҫать, унтан темле эпӗ сисичченех урӑх калаҫу ҫине куҫать:
Никифорыч говорит очень плавно, вкусными словами и, как-то незаметно для меня, переходит на другую тему:

— Пӗри юлмичченех! — татӑклӑн ҫирӗплетсе хурать Никифорыч, медалӗсемпе лаша хӑйне кӳлнӗ хатӗрсемпе чӑнкӑртаттарнӑ пек чӑнкӑртаттарса.
— До одной! — решительно подтверждает Никифорыч, брякая медалями, точно конь сбруей.

Никифорыч, мундирне вӗҫертсе ярса, хӑйӗн кӗлеткипе пӗртен-пӗр пӗчӗк чӳречене картласа тенкел ҫинче ларать, манпа юнашар — унӑн арӑмӗ, вӑл — кӳпшек кӑкӑрлӑ, хӗрлӗ питлӗ, тӗлӗнмелле кӑвакрах тӗслӗ те чее хаяр куҫлӑ, пӗр ҫирӗм ҫулхи хӗрарӑм, унӑн хӗп-хӗрлӗ тутисем ҫилленнӗ пек мӑкӑрӑлса тӑраҫҫӗ, сасси типӗ, хаяртарах.
Никифорыч, расстегнув мундир, сидит на скамье, закрывая телом своим единственное маленькое окно, рядом со мною — его жена, пышногрудая бабёнка лет двадцати, румяноликая, с лукавыми и злыми глазами странного, сизого цвета; яркокрасные губы её капризно надуты, голосок сердито суховат.

Акӑ ӗнтӗ — эпӗ Никифорыч патӗнче хӑнара.
И вот — я в гостях у Никифорыча.

Ман тавра городовой Никифорыч ҫӑхан пек явӑнкалама тытӑнчӗ.
Около меня начал коршуном кружиться городовой Никифорыч.

«Марусовка» килкарти — «витӗр тухса ҫӳремеллескер», тӑвалла хӑпарсан вӑл икӗ урама: Рыбнорядскипе Старо-Горшечная пӗрлештеретчӗ; ҫав юлашки урамӗнче, пирӗн ҫурт хапхинчен инҫетре те мар, кӗтесре, Никифорыч будки меллӗн лӑпчӑнса тӑратчӗ.
Двор «Марусовки» — «проходной», поднимаясь в гору, он соединял две улицы: Рыбнорядскую со Старо-Горшечной, на последней, недалеко от ворот нашего жилища, приткнулась уютно в уголке будка Никифорыча.

Лайӑх ҫынсем ӑна юрататчӗҫ, япӑхраххисем — хӑратчӗҫ; ватӑ будочник Никифорыч пурччӗ, — вӑл та Гурие яланах тилӗ пек кулса саламлатчӗ.
Люди получше — любили его, похуже — боялись, и даже старый будочник Никифорыч всегда приветствовал Гурия лисьей улыбкой.

— Иона Никифорыч!
— Иона Никифорыч!