Шырав

Маринка

— Абстракционизм мар вӑл, поп-арт, — тӳрлетет Маринка.
— Это был не абстракционизм, а поп-арт, — уточняет Маринка.

— Витя, кам вӑл Рамбулье маркиза? — киле ҫитеспе аса илчӗ Маринка.
— Витя, а кто такая маркиза Рамбулье? — когда мы уже подходили к дому, вспомнила Маринка.

— Пӗлетӗн-и, эпӗ те ӑнланса пӗтереймерӗм ҫавна, — тӗрӗсне калать Маринка.
— Я тоже это как-то не уловила, — честно признается Маринка.

Эх, Маринка, Маринка!..
Эх, Маринка, Маринка!..

Юлька хӑйӗн хӑнисене хӗрхенмесӗр «валеҫсе паракан» лавр пуҫ кӑшӑлӗсем мӗн тери йӳннине Маринка питӗ лайӑх пӗлет.
Маринка прекрасно знает, сколь мизерна цена тем лавровым венкам, которые так щедро раздает Юлька своим гостям.

Салона пуҫтарӑннӑ хӗрарӑмсем хушшинче чи хитри Маринка иккенне тӳрех ӑнланчӗ.
Понимает, что Маринка среди всей этой салонной шатии самая красивая.

Маринка та ак: мансӑр килте мӗнле ларнӑ, эпӗ таврӑнсан та ҫаплипех юлчӗ; халӗ вара темле ухмахла салона каймалла иккен те, — курӑсӑн, ҫӳҫне варкӑштарма тытӑнчӗ, питне пудра сапать, куҫ харшине сӑрлать.
Вон и Маринка: как без меня сидела, так и при мне осталась, а вот сейчас идет в этот дурацкий салон — и гляди-ка, принялась взбивать прическу, пудриться, брови как-то по-особому укладывать.

Маринка тӗкӗр умӗнче апла та капла ҫаврӑнкалать, таҫта ҫурӑмӗ хыҫнелле кармашса пӑхать — ним мар мӑйне пӑрса хуҫӗ капла, питех те ун хӑйне умран ҫеҫ мар, хыҫран та курмалла-ҫке-ха.
Маринка и так и эдак крутится перед зеркалом, голову выгибает — того гляди, шею свернет, очень ей надо видеть себя не только опереди, но и сзади.

Маринка килтен тухиччен пӗр сехете яхӑн маларах хатӗрленме тытӑнать — хӑрушӑ мар-и ку, пӗр сехет ҫилпе вӗҫсе каять!
Маринка начинает собираться примерно за час до выхода — это ли не ужасно, целый час пустить на ветер?!

— А-а, эсӗ кунта-иҫ! — йӑл-йӑл ҫиҫсе (амӑшӗ тем сӑмах панӑ ӗнтӗ) килсе кӗчӗ те пӳлӗме Маринка ҫавӑнтах каялла ҫаврӑнчӗ.
— A-а, ты здесь, — сияющая (не иначе что-нибудь выцыганила у матери) Маринка влетела в кабинет и тут же повернула обратно.

Кайран, тӑна кӗрсен, тепӗр чухне ӳкӗнет те-ха куншӑн Альбина Альбертовна, анчах кая ӗнтӗ: Маринка ӑна панӑ сӑмаха пӑсма пӑхнӑшӑн намӑслантарма тытӑнать те, юлашкинчен, хӑйӗнне тӑвать-тӑватех.
Бывает, что отрезвевшая Альбина Альбертовна потом и спохватывается и жалеет об обещанном, но уже поздно: Маринка начинает «бить на совесть», начинает стыдить мать за клятвопреступление и в конце концов добивается своего.

Амӑшӗн ҫак пӗртен-пӗр ҫемҫелӗхне пӗлсе, Маринка унпа усӑ курса юлма хӑнӑхнӑ.
Зная эту, едва ли не единственную слабость матери, Маринка навострилась извлекать из нее свою выгоду.

— Эсӗ кӑштах выртса кан унччен, эпӗ ӗҫӗме вӗҫлем, — каллех сӗтел хушшине кӗрсе ларчӗ Маринка.
— Ты немножко поваляйся на диване, а я пока закончу, — Маринка снова садится за стол.

Маринка вӗсене, кил тусӗсене, урӑхла ят пачӗ: анне хӳрешкисем, тет.
Маринка звала их иначе: мамины ставленники.

— Э-э! — сасартӑк диван ҫинчен ваштах сиксе тӑчӗ Маринка.
— Да! — неожиданно вскакивает с дивана Маринка.