Шырав

Кукушкин

Вӑл чӑнах та кирпӗч катӑкӗ илчӗ те, аллипе сулса мана хырӑмран печӗ, анчах эпӗ ӑна ответ париччен ун ҫине Кукушкин ҫӳлтен хурчка пек сиксе ларчӗ те, вӗсем ҫырманалла йӑванса анса кайрӗҫ, Кукушкин хыҫҫӑн Панков, Баринов, тимӗрҫ тата тепӗр вуна ҫын чупса пычӗҫ, вара Кузьмин ҫавӑнтах мӑннӑн калаҫма тытӑнчӗ:
Он действительно схватил обломок кирпича, размахнулся и бросил его мне в живот, но раньше, чем я успел ответить ему, сверху, ястребом, свалился на него Кукушкин, и они, обнявшись, покатились в овраг, за Кукушкиным прибежал Панков, Баринов, кузнец, ещё человек десять, и тотчас же Кузьмин солидно заговорил:

Кукушкин, манпа юнашар утса, хаяррӑн калаҫса пычӗ:
Кукушкин, шагая рядом со мною, говорил сердито:

Сасартӑк темле хӗрарӑм ухмаха ернӗ пек ҫуйӑхса кулса ячӗ, вара ҫав ӑссӑр кулӑ халӑха пушӑпа туртса ҫапнӑ пекех пулчӗ, — мужиксем пӗр-пӗрин ҫинелле хӗссе пырса кӑшкӑрашма пуҫларӗҫ, намӑс сӑмахсем каларӗҫ, мӗкӗрчӗҫ, ҫав хушӑрах Кукушкин лавкаҫӑ патне сиксе пычӗ те, ӑна ывӑҫ тупанӗпе шатрака питӗнчен мӗнпур вӑйӗпе ҫупса ячӗ:
Вдруг истерически захохотала какая-то баба, и хохот кликуши точно плетью ударил толпу, мужики заорали, налезая друг на друга, ругаясь, рыча, а Кукушкин, подскочив к лавочнику, с размаха ударил его ладонью по шероховатой щеке:

— Лӑпкӑ-ӑ? — ӳлесе ячӗ Кукушкин, мужиксем патнелле ыткӑнса.
— Смирно-о? — завыл Кукушкин, бросаясь к мужикам.

— Чӑркӑшши вӑл авӑ, Кукушкин…
— Это вон Кукушкин занозист…

Урисене сарлакан сарса, хырӑмне каҫӑртса, патвар лавкаҫӑ Кузьмин черетлӗн — пӗрре ман ҫине, тепре Кукушкин ҫине пӑхса тӑчӗ.
Широко расставив ноги, выпятив живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин, глядя — по очереди — на меня и Кукушкина.

Каҫхине ман пата лавкана Кукушкин пырса салхуллӑн михӗсем ҫине ларчӗ, хӑйӗн урисем ҫине пӑхса пӗр хушӑ шарламарӗ, унтан, чӗлӗм, тивертсе янӑ май: — Хохол хӑҫан таврӑнать? — тесе ыйтрӗ.
Вечером ко мне в лавку пришёл Кукушкин, уныло сел на мешки, помолчал, глядя на ноги себе, потом, закуривая, спросил: — Когда Хохол воротится?

Унпа Кукушкин хушшинче темле пӗрелӗх пур, ҫавӑн пиркиех пулас — вӗсем пӗр-пӗринчен пӑрӑнаҫҫӗ.
В нём и Кукушкине есть что-то общее, и, должно быть, поэтому они сторонятся друг от друга.

Кукушкин шӗветсе ҫӑрнӑ тӑм витри илсе пычӗ те, кирпӗчсене кӑмака ҫине шӑлса лартнӑ май ҫапла калаҫрӗ:
Явился Кукушкин с ведром разведённой глины и, вмазывая кирпичи в печь, говорил:

— Мясник, — тесе хушрӗ Кукушкин, анчах Панков татӑклан каласа хучӗ:
— Мясник, — добавил Кукушкин, а Панков решительно заявил:

Вӑл кунӗ-кунӗпе ҫывӑратчӗ, урама каҫ пулас умӗн ҫеҫ тухатчӗ, хӑй ялан тем пирки пӑшӑрханнӑ пек, шухӑша кайнӑ пек курӑнатчӗ, Кукушкин унтан кӑнттамӑн, анчах та ачашшӑн тӑрӑхлатчӗ, Изот вара ӑна хирӗҫ кулкаласа: — Ан шӑрла ӗнтӗ. Мӗн тӑвас тетӗн? — тесе илетчӗ.
Он целые дни спал, являясь на улице только под вечер, озабоченный, тихо задумчивый, Кукушкин грубо, но ласково издевался над ним, а он, смущённо ухмыляясь, говорил: — Молчи, знай. Что поделаешь?

Кукушкин хӑйне вӑрӑмтунасем ҫыртнӑ пек йӑшаланать, Панков, сарӑ уссисене чӗпӗткелесе, шухӑша кайса хуллен калаҫать.
Кукушкин вертится, точно его комары кусают, а Панков, пощипывая светлые усики, соображает тихо:

Кукушкин мунчи патӗнче час-часах ҫилленнӗ хӗрарӑмсем хаяррӑн ҫуйӑхни илтӗнет, анчах та ку ӑна пӑшӑрхантармасть.
У бани Кукушкина часто слышен яростный визг огорчённых хозяек, но это не смущает его.

Кукушкин ӗҫре питӗ пултаруллӑ ҫын, вӑл катка-пичке тата кӑмакасем тӑвать, хурт-хӑмӑр ӗҫне пӗлет, хӗрарӑмсене чӑх-чӗп ӗрчетме вӗрентет, платник ӗҫне пит ӑста тӑвать, вӑл тӑрмашарах, кахалтарах ӗҫлет пулин те, унӑн пурте ӑнӑҫлӑ пулса пырать.
Кукушкин очень способный работник, он бондарь, печник, знает пчёл, учит баб разводить птицу, ловко плотничает, и всё ему удаётся, хотя работает он копотливо, неохотно.

Ромаҫ Ҫӗпӗр ҫинчен, Ҫӗпӗрти пуян хресчен ҫинчен каласа кӑтартать, анчах Кукушкин сасартӑк шухӑша кайса мӑкӑртатать:
Ромась рассказывает о Сибири, о богатом сибирском крестьянине, но вдруг Кукушкин задумчиво бормочет:

Яланах ҫавӑн пек: унӑн калавӗсенчи усал, хаяр ҫынсем усал ӗҫ туса ывӑнаҫҫӗ те «пӗр хыпарсӑр ҫухалаҫҫӗ», анчах пуринчен ытларах Кукушкин вӗсене, ҫӳп-ҫаппа шӑтӑка кайса тӑкнӑ пек, монастырьсене ярать.
И так — всегда: плохие, злые люди его рассказов устают делать зло и «пропадают без вести», но чаще Кукушкин отправляет их в монастыри, как мусор на «свалку».

Кукушкин, ун ҫине витӗмлӗн пӑхса илсе, ҫирӗплетет:
Кукушкин, внимательно глядя на него, подтверждает:

Пуҫӗ ҫинчи тураман сарӑ ҫӳҫсем ӑшӗнчен улӑм пӗрчи, утӑ пӗрчисем, чӑх тӗкӗсем турта-турта кӑларса, Кукушкин шухӑша кайса калаҫать:
Вытаскивая из нечёсанных русых волос на голове соломинки, сено, куриный пух, Кукушкин соображает:

Кукушкин ҫӗрсӗр ҫын пулнӑ, ӳсӗр батрачкӑна, пӗчӗк, анчах питӗ вашават, вӑйлӑ та хаяр хӗрарӑма качча илнӗ.
Кукушкин был безземелен, женат на пьяной бабе-батрачке, маленькой, но очень ловкой, сильной и злой.