Шырав

Ерман

Сталин ури ҫине тӑрать те, каллех — юлташла пек простӑ — Москалевпа Ерман аллисене тытса чӑмӑртаса сывпуллашать.
Сталин поднялся и опять — по-товарищески просто — пожал руки Москалеву и Ерману.

— Эсӗ бульварсенче музыка выляни ҫинчен, офицерсене танцӑсем тума уҫнӑ хупахсем ҫинчен калама маннӑ тата, — тесе пӳлет ун сӑмахне Ерман чӗтрекен сасӑпа.
— Ты забыл еще музыку на бульварах, — перебил его Ерман дрожащим голосом, — офицерские кабаки с танцами…

— Эпӗ ҫапла тума сӗнетӗп, — тет Сталин (Москалев Ленин телеграммине вуласа, ӑна ним чӗнмесӗрех сӗтел ҫийӗпе Ерман еннелле тӗртнӗ хушӑра), — тырра ҫакӑн пек ниме юрӑхсӑр салатмалла мар тӑвасси ҫинчен ӗҫтӑвкомра сӳтсе явмалла пулать.
— Мое предложение, — сказал Сталин (покуда Москалев читал телеграмму и затем молча подвинул ее по столу — Ерману), — поставить в исполкоме вопрос о прекращении безобразного разбазаривания хлеба.

— Ҫук, эпӗ урӑхла шухӑшлатӑп, — тесе хыттӑн тавӑрса каларӗ Ерман.
— Нет, я не так думаю, — резко ответил Ерман.

Ерман, ҫӗрелле пӑхса, ним чӗнмесӗр ларать, Сталин ун енне ҫаврӑнчӗ те: — Эсир те ҫаплах шухӑшлатӑр-и? — тесе ыйтрӗ.
Сталин повернул голову к молчавшему, опустив глаза, Ерману: — Вы тоже так думаете?

Салонра Москалевпа Ерман кӑна тӑрса юлсан, вӑл сӗтел умне ларчӗ те, клеенка ҫинчен аллипе чӗлӗм кӗлне шӑлса тӑкрӗ.
Когда в салоне остались только Москалев и Ерман, он сел к столу, ладонью стряхнул пепел с клеенки.

Хумханчӑклӑ Ерман та пырса тӑрать.
Взволнованно подошел Ерман.

Ӗҫтӑвком членӗсемпе пӗрле Ерман пырса ҫитет…
Пришел Ерман с членами исполкома…

Мӗншӗн тӑрӑнтӑр-ха Ерман юлташ ҫине?
Чего набросились на товарища Ермана?

Ерман, пуҫне пӗксе, йывӑррӑн сывласа, трибуна патӗнчех хытса тӑрать.
Ерман остался стоять у трибуны, опустив голову, тяжело дыша.

Анчах Ерман йӑнӑшрӗ: вӑл ҫиленсе кайрӗ; ҫак шиклӗхлӗ кунсемпе ҫывӑрмасӑр ирттернӗ каҫсенче хӑйӗн чӗринче мӗн пухӑнса капланнине вӑл йӑлтах халӑха ӑнланмалла мар хаярлӑхпа кӑларса тӑкрӗ.
Ерман допустил ошибку: он рассердился, все, что накипело в нем за эти тревожные дни и бессонные ночи, вылилось в непонятной для толпы ненависти.

Ҫак ирӗке юратакан ҫынсем хушшинче паян тӑшман ӗҫленине Ерман ҫийӗнчех туйса илет.
Ерман сразу понял, что сегодня над этой вольницей поработали враги.

Шӑрӑхпа хӗрелсе кайнӑ, ҫӳҫ-пуҫӗсем тискеррӗн тӑмаланса пӗтнӗ грузчиксем ҫине, откатчиксемпе пильщиксем ҫине — Ерман ҫиллес куҫӗсемпе ҫиелтен ҫеҫ пӑхкаласа тӑрать, вӗсен ҫуркаланнӑ кӗписем айӗнчен ӑна хулӑм мускуллӑ уҫӑ кӑкӑрсем курӑнаҫҫӗ.
Ерман только обводил матовыми гневными глазами грузчиков, откатчиков, пильщиков, красных от зноя, с дико взлохмаченными волосами, видел под рваными рубахами раскрытые груди с налитыми мускулами.

Анчах шӳт тӑвас текенсем сахал: тӗрлӗрен сӑмах илтнипе пушшех хӗрсе кайнӑ халӑх, пӑлханма пикенсе, Ерман хӑпарса тӑнӑ сӗтел патнерех кӗпӗрленсе пыра пуҫлать.
Но добродушных было мало: толпа, накаленная речами, заволновалась и теснее начала придвигаться к столу, на котором показался Ерман.

Сӗтел умне Ерман тухса тӑрать, пичӗ-куҫӗ унӑн чӗтревлӗн туртӑнкалать.
У стола появился Ерман, лицо его дергалось.

— Каҫарӑр, юлташсем, — тесе тавӑрать Ерман, хӑйӗн кулма пӗлмен хура куҫӗсемпе пурне те пӑхса илсе.
— Простите, товарищи, — обведя стол черными, не умеющими улыбаться глазами, сказал Ерман.

Ҫак вӑхӑтра пӳлӗме кая юлнӑ хӑна ҫитсе кӗрет; ку — ытлашши ҫӳллӗ мар, хыткан этем, пысӑк хура куҫлӑ ҫамрӑк, хӗвелпе шупка-хӗрлӗ тӗс пусичченех пиҫсе кайнӑскер, Царицын ӗҫтӑвкомӗн председателӗ Яков Зиновьевич Ерман пулнӑ.
В комнату вошел запоздавший гость — невысокий, худощавый, загорелый до лилового цвета, молодой человек с большими черными глазами — председатель царицынского исполкома Яков Зиновьевич Ерман.